Теперь она сообразила: Рябина ведь не была драконом. Это драконы, ослеплённые болью, могут зашибить любого, кто осмелится приблизиться; оттого и попытки лечить их всегда сопряжены с риском. А сумасшедшие виверньи всадники готовы были своих зверей в пасть целовать, как будто вовсе нет для них более приятного способа умереть…
Так или иначе, Маргарета никогда не подошла бы к зверю, если бы сомневалась хоть отчасти в своей способности держать связь. А этого — ну надо же!.. Понесло проводить опыты.
— Это очень глупо, — хмуро сказала она.
— Простите грешного, о мудрейшая!..
Она толкнула его в бок локтём, Макс ответил, какое-то время они пыхтели молча, пытаясь как следует попасть сопернику под рёбра. Потом выдохлись.
— Она испугалась, — ровно сказал Макс, будто ничего не произошло. — Рябина. Она очень испугалась. И я не понимаю, почему.
Маргарета отвела взгляд:
— Вы же… упали.
— Упали. И что теперь?
— Она травмировалась. Её шили, это ведь больно. И чернота эта, и… вообще.
— Это не нормально.
— Что — не нормально? Бояться?
— Беситься, — недовольно поправил Макс. — Я не один раз падал, и ни одна виверна не выкидывала такой ерунды. Да и травма-то пустячная!
Маргарета пожала плечами. Кому-то, может, и пустячная; а кто-то, может, сломался бы от неё одной и тихо слетел в умиральный карьер. Чужая душа — потёмки; уж тем более вивернья.
На базе в Монта-Чентанни ходила грустная байка про виверну по кличке Солнышко, которая долгие четыре года летала с одним и тем же всадником. Когда только началась война, их подбили, — и по воле рокового случая снаряд выбил человека из седла, вовсе не затронув зверя.
Она пыталась поймать его в воздухе, а потом выла на земле, оплакивая своего человека. Кто-то пытался подозвать её, увести, но виверна не пошла. Свернулась вокруг горящего тела так, что злой зелёный огонь сожрал и её тоже.
Живьём Маргарета никогда не видела ничего подобного, но чем не шутит Господ? Всякое ведь бывает; в мире довольно и чудес, и чудовищных совпадений, и страшных несправедливостей.
Может быть, у Рябины тоже есть сердце. Может быть, это сердце болит.
— Она могла испугаться падения. Почему нет? Звери боятся и смерти, и боли.
Макс скривился: