Просителей с каждым днём становилось всё больше, что и радовало, и раздражало. К рейне приходили в основном женщины. Их просьбы и жалобы вертелись вокруг мужей и детей. Они просили закрыть пивные, почаще отпускать сыновей со службы, поставить больше охраны у женских бань. И всё в том же духе.
А потом пришла настоятельница детского приюта. Женщина выглядела взволнованной: исчезла гордая осанка, взгляд вместо строгого и уверенного стал мечущимся и робким.
– Моя рейна, простите мою душу, что отнимаю ваше время, – защебетала она.
«Да она же напугана до смерти», – поняла Элезарет.
– Говори и ничего не бойся. Что случилось? Насколько мне известно, вам доставили одежду и припасы.
– Да, м-моя рейна. Проблема не в этом, моя рейна. После нашего разговора, тогда, у приюта, вы обмолвились, что поговорите с хранителями.
Элезарет почувствовала укол совести. С другой стороны, кто эта женщина, чтобы напоминать о словах самой рейне?
– Мы удивились и обрадовались, когда к нам пришли из храма, – продолжила настоятельница, не заметив, как помрачнела Элезарет. – В тот же вечер семи деткам дали имена! Это было сродни чуду, моя рейна.
Какая неслыханная щедрость со стороны хранителей веры.
– А потом они пришли ещё раз. И ещё. И ребят начали уводить в храм. Им предлагали стать послушниками, кому-то просто разрешали помогать на кухне или убирать в храме. И в этом не было ничего плохого. Поначалу. Дети были счастливы! Как и я и все, кто работал в приюте. Наших безымянных воспитанников теперь ждало иное будущее. Но потом, моя рейна, стало происходить что-то странное, – настоятельница затравленно оглянулась, будто в зале приёмов за ней следили, – дети стали замкнутыми. Они отказываются говорить имена, что им дали, бегают с поручениями, о которых ничего не говорят. Они находятся в храме сутками, слушая проповеди хранителей, которых я не знаю в лицо.
Элезарет подняла руку. Настоятельница замолчала.
– Вашим воспитанникам дали имена, работу, они проводят время под взором Двуликой. Что до новых хранителей – не переживайте. После равного суда многие из четвёртой ветви захотели оказаться в священном месте.
– Но моя рейна! Дети изменились! Это так легко не объяснишь. Они скрытничают, всё это выглядит подозрительно и волнует не только меня. В городе ходят слухи, что всё это – влияние скверных восточных учений. Что-то творится прямо у нас под носом и…
Элезарет резко встала. Стража тут же сделала шаг вперёд, выставив копья. Настоятельница в ужасе упала на колени.
– Наша вера чиста, и безымянные должны благодарить Двуликую и хранителей веры за возможность пойти праведным путём. Можешь встать. Я прощаю тебя за дерзость. Вернись в приют и продолжай своё дело. Тебя проводят. На улице скользко.
Когда женщина ушла, Элезарет отправилась в храм.
Джарт не терял времени. В доме богини и днём и ночью проходили службы. Каждый тёмный уголок освещался факелами. В песенной теперь осматривали больных.
Детей действительно было много. Они натирали полы, подсвечники, носились туда-сюда, как крысы. Капюшоны закрывали глаза и нос, всё чаще встречались белые мантии и накидки.
Элезарет проводили наверх. Раньше в этих комнатах молились Двуликой в одиночестве и тишине. Теперь повсюду горели камины, помещения были обставлены мебелью, что придавало храму чуть более жилой вид.
– Элезарет! – Отец Джарт встал из-за стола и поприветствовал её. – Какой приятный сюрприз!