Уже несколько дней эти листки бумаги надёжно спрятаны под половицей. И всё это время я ничего не пишу.
Вот уже несколько дней как мы с Лусией незаметно ускользаем по ночам. Натягиваем вуали на случай, если кто-то заметит, что мы прячемся в дупле дерева, где она рассказывает мне о звуке, издаваемом некоторыми цветами, которые росли у неё в саду, которого больше нет. Звук походил на весёлый танец, будто в воздухе звенели колокольчики. Она рассказала мне, что растения, животные, природные явления имеют тайное имя, причём каждое из них, как и каждый цветок, скрывают его. Имя это присвоено творением. Узнать такое имя, слышать вибрацию – вот что открывает тебе истинный мир. «А ты это слышишь?» – спросила я. «Иногда слышу», – ответила она. «И каков же реальный мир?» – «Он такой же, как этот, но лучше. Он увлекательный. Волшебный».
В течение дней, а может, и недель единственное, чего я жду, – это наших встреч. Дни, недели, часы я провожу в надежде услышать её жёлтый голос, её волчьи слова. Уже несколько дней мне хочется одного – прикоснуться к её коже, вдохнуть её эфемерный аромат летящей птицы.
Мы не воспринимаем постоянные слухи о том, что Лусия якобы ведьма, которая по ночам, мол, превращается в кукарачу. Потому что ложь меняется, изменяет форму и ширится. Обман обволакивает нас, как невидимая змея, пожирающая саму себя, но где окажется змея, которая находится внутри своего змеиного желудка, – внутри себя самой?
Нечестивицы и служанки поглядывают на Лусию со страхом и злобой, с восхищением и ужасом.
Днём мы не привлекаем к себе внимания, нам приходится таиться, чтобы нечестивицы и служанки не видели нас вместе, чтобы они не узнали, что ночью мы превращаемся в звук цветов, которых больше нет. И что без слов, одним лишь своим прикосновением пытаемся раскрыть тайное имя, вибрирующее в моей коже и коже Лусии. Мы ведём себя так, чтобы Сестра-Настоятельница не заподозрила, что мы изучили каждый сантиметр тела друг друга. Мы стараемся, чтобы нечестивицы не слышали слов, которые мы до изнеможения шепчем друг другу, почти касаясь губами, но не целуясь, не прикасаясь. Слова окутывают нас, ласкают, они похожи на нежнейшую речку, струящуюся по нашим телам. В часовне Вознесения Господня, в тех редких случаях, когда мы садимся рядом, наши пальцы соприкасаются только под прикрытием туник. А во время трапез мы сидим порознь, словно не замечая друг дружку, но предвкушая момент, когда все улягутся спать, а мы, нагие, окажемся в нашем дупле.
Я догадываюсь, что единственная, кто что-то подозревает, – это Лурдес. Она молча поглядывает на нас, медленно двигая руками, похожими на щупальца ядовитого чёрного насекомого.
Металлический лес.
В нашем тайном дупле я рассказала Лусии о случившемся в металлическом лесу.
И мы расплакались, обнявшись. Она утешала меня, осторожно касаясь моих волос. Мы плакали по Цирцее и по той девочке, которой была я; плакали из-за неутихающей, продолжающей докучать боли, которая застряла глубоко внутри; плакали по всем тем годам, когда я не могла вспомнить ничего из этого, ничего, что они сделали со мной, из-за пережитого мною до прибытия в Обитель Священного Братства.
Я рассказала Лусии, как мы ушли из той деревни, сбежали от зверя, от этой твари и от грустившей женщины. Целые дни мы бродили в поисках пищи, крова, воды. Лусия тоже вспомнила, как она одиноко брела, страдая от жажды, как однажды шла до тех пор, пока не потеряла сознание. Когда я расспрашиваю её о жизни до прибытия в Обитель Священного Братства, она отвечает скупо или вообще ничего не говорит, будто ей больно вспоминать.
Потом я поведала ей, что в конце концов мы набрели на странное здание. Оно стояло одиноко, вокруг ничего не было. На крыше – солнечные батареи. Когда мы вошли внутрь, мне показалось, что когда-то, вероятно, это была школа или институт. Я попыталась включить свет, но его не оказалось. Бóльшая часть солнечных панелей была разбита торнадо, градом, наводнениями, пожаром. Сломанные стулья нанизаны один на другой и чудом сохраняли зыбкое равновесие. Одна из стен была полностью заставлена бесполезными стульями. Цирцея выбежала и через несколько минут вернулась с крысой в зубах. Я восхищалась её способностью охотиться, её ловкостью и смертоносностью, но к тому моменту она уже несколько дней никого не выслеживала. Крыса на этот раз оказалась среднего размера, в ней было мало мяса.
Я попыталась очень осторожно снять один из стульев. Не хотелось, чтобы вся гора рухнула, но избежать этого не удалось. Я выбрала обломки сломанных стульев для костра, чтобы приготовить добычу, ту её часть, которой одарила меня Цирцея. Такой уговор никогда не нарушался, как бы мы ни голодали. Делились всем. Но перед едой я решила осмотреть это место, пока свет проникал сквозь разбитые окна. Нужно было проверить, безопасно ли оставаться здесь на ночь. В здании – только пустые классы или комнаты, в большинстве которых были школьные доски с написанными краской формулами. Их никто не смог стереть. А некоторые доски были забрызганы чем-то красным, словно кто-то бросил что-то в стену.
В конце коридора – запертая комната. После множества попыток мне удалось взломать замок ножом. Там я обнаружила книги, покрытые плесенью и изгрызенные крысами. Все они были с непонятными формулами. Непонятна мне была и бóльшая часть слов, которые объясняли или упоминали эти формулы. Затем я нашла коробку с выключенными сотовыми телефонами. Про них мне рассказывала моя мать, когда ещё действовал Интернет и когда весь мир надеялся, что он будет существовать вечно. А теперь мобильники бесполезны: это всего лишь чёрные экраны и тишина. Так говорила моя мама: «Чёрные экраны и тишина» – и показывала мне свой бесполезный сотовый телефон. Она рассказывала, каким был мир раньше, как люди использовали эти экранчики во всех случаях жизни, как считали, что в некоторых странах отключили электричество из-за развития искусственного интеллекта во избежание его распространения и господства, его независимости, его стремления подчинить себе своего создателя. И как после окончательного отключения электричества исчезла возможность воссоздать, перестроить, перезагрузить мир, потому что остальное сделала сама природа, добавив опустошения.
Однако я этого не помнила, ибо тогда только-только появилась на свет, была младенцем, явившимся в разрушенный мир, где целые континенты, острова, страны уже находились под водой. И я не очень-то понимаю, что такое искусственный интеллект. Мама сказала мне, что это нечто неосязаемое, контролировавшее большую часть мира, и что многие люди его обожали.
В комнате были кровать, застеленная покрытыми пылью простынями, и несколько консервных банок с едой на чём-то вроде письменного стола. Увидев их, я ахнула от радости, потому что для нас каждая банка означала, что мы не умрем с голоду. Некоторые этикетки были порваны, но я догадалась, что в одной банке – огурцы: на ней читалась часть этого слова – «огу», а на выцветшей фотографии этот овощ лишился зелёного цвета. На другой этикетке была нарисована рыба, похожая, кажется, на тунца или на рыбу, названия которой я не смогла угадать, а на последних двух банках сохранились неповрежденные этикетки с супом фирмы «Кэмпбелл»: томатный и куриный крем-суп. Поскольку сроки годности были неразборчивы, я тщательно осмотрела банки и выяснила, что ни одна не проржавела и не вздулась. Хороший признак, чтобы вскрыть их и понюхать содержимое, мы, дети-тарантулы, так и поступали. Но из этой найденной пищи я никогда ничего не пробовала и не думала, что когда-нибудь доведётся попробовать.
В одном из шкафов, который мне тоже пришлось взломать, я обнаружила бутылки из-под воды, пустые, кроме одной. Возле кровати, на тумбочке с разбитой настольной лампой, лежал чёрный блокнот с заметками. На первых страницах почерк был аккуратный, ровные строки заполнены словами, такими как «озабоченность», «сколько же может лить дождь в течение дня?», «пожары и засухи», «резкие перепады температуры», «гибнут киты, найдено 30 туш на южных побережьях». Но затем записи в блокноте стали яростными, и пошли отдельные слова типа: ХАОС, КАТАСТРОФА, ГЛОБАЛЬНОЕ ОТКЛЮЧЕНИЕ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИИ, КОНЕЦ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, ЧТО ЖЕ МЫ СДЕЛАЛИ С НАШИМ МИРОМ? – написанные заглавными буквами и красными чернилами. Они повторялись снова и снова, будто повторение до тех пор, пока не порвётся бумага, может изменить ситуацию, сделать мир снова пригодным для жизни. Дальше следовали молитвы кому-то, кого именовали Владычицей Мысли, Богиней Идей, Королевой Разума, Абсолютным Искусственным Интеллектом. На другой странице – рисунок женщины с совой на плече и надпись: «И.И.». Был ли искусственный интеллект женщиной с совой? Или кто-то молил его проявить знания и мудрость, чтобы противостоять грядущему? И не было ни одной молитвы ложному Богу, бывшему тогда единственным Богом, которого я знала. А дальше в блокноте ничего не было. Оставались только чистые листы.
В тот вечер мы выпили немного воды из бутылки. Но прежде я вскипятила воду в миске, поскольку не могла доверять питью даже в бутылках. Затем я съела кусочки крысы, которые подарила мне Цирцея. А когда я решила открыть одну из консервных банок, чтобы понюхать содержимое и взглянуть, можно ли это есть, послышался шум.
О том, что произошло дальше, писать мне не хочется, но я всё-таки сделаю это, потому что слова на моих листках подобны каплям, маленьким чёрным или цвета охры, синим, красным каплям, которые ненадолго разбавляют муки и боль, схожую с молчаливой яростью.