Интересно, а рот без языка закрыли?
И глаза, смотревшие в небо? Любопытно, застрял ли огненный муравей у неё под веком или его остановил её невидящий взгляд.
Что случилось с остальными избранными? И зачем объявлять нам, что они застревают в другом измерении? Убивают ли их? И не те же ли самые убили Младшую Святую? Наверняка – они.
Через три дня наши кельи отворили. Некоторые из нас пили воду из тазиков, которые мы используем для омовений, а вода в них была из ручья безумия. А я продолжала терпеть голод и жажду.
За завтраком никто не обменялся ни словом. Мы были взволнованы, смотрели друг на друга с подозрением, скрытым обвинением и недоверием – таков результат затворничества. «Прежде нас ни разу не запирали в кельях, почему же это сделали именно сейчас?» – молча спрашивали друг друга присутствующие. Но мы-то обе знали, что всех нас заперли, чтобы разобраться с телом Ясновидицы.
Мне пришлось сделать огромное усилие, чтобы не замечать Лусию. Вместо неё я посмотрела на Лурдес, которая выглядела сияющей, она как-то странно светилась. Потом я узнала почему. И поняла, какой громадный вред она хотела причинить. Она подпитывала слух, наполнив его шипами, ядом и безумием. Слух разрастался, принимал опасную форму. Не знаю, как ей это удалось, ведь все мы находились взаперти. Нечестивицы и служанки шёпотом рассказывали, что Лусия своими колдовскими способностями, своей древней и тёмной магией сумела отнять у нас одну из избранных, что она околдовала её, обманула и свела со зловещими силами. И что те заманили её в ловушку Неосязаемого Измерения. И что заступничество, обеспечиваемое нам Обителью Священного Братства, теперь ослаблено; к тому же общение с нашим Богом оказалось под угрозой.
Я поняла также, почему за завтраком никто не сел рядом с Лусией. А она съела белую комковатую смесь, держась независимо и невозмутимо.
А вот я возмутилась. Поэтому и пошла в лес искать мухоморы.
Вчера вечером мы видели, как Лурдес нагишом танцевала в саду. Её рыжие волосы отливали огнём в холодном свете луны. То был красный цвет, резавший глаза, похожий на застывшее сердце солнца.
Само собой разумеется, что по вечерам всем нам запрещено быть в саду, но никто не донёс об этом Сестре-Настоятельнице, поскольку мы, как зачарованные, смотрели на белое тело Лурдес, на её восторженное лицо, на устремлённые к небу руки, на приоткрытый рот, на её ноги, двигающиеся в такт музыке, которую слышала только она. Лурдес выглядела прекрасно, получая удовольствие, потому что в это время не замышляла козней. Когда она раскованно танцевала обнажённой, её руки двигались как птичьи перья на ветру, с едва заметным трепетанием, а не как смертоносные насекомые.
Перед этим она съела хлеб из сверчков, смешанный с мухоморами, который я оставила в подарок на подушке в её келье. Её приспешницы время от времени делают ей подношения, поэтому и моё не вызвало подозрений.
Мы наблюдали, как она смеётся на своём интимном, личном празднестве. Во время священного танца.
На мгновение мне даже показалось, что она счастлива.
Однако потом она вдруг начала кричать не кому-то конкретно, а просто всем сразу. «Луна, луна глаголет мне тайные вещи, ей известно о монахах, усопших монахах, которые преследуют нас, проклинают нас. Луна, луна обладает силой».
Не переставая кружиться, Лурдес приблизилась к Лусии. Остановилась напротив и произнесла голосом, который пытался звучать угрожающе, но был слаб и почти грустен: «Ведьма, ведьма ночи, ведьма луны».
Затем неожиданно обняла Лусию, повторяя как мантру:
«Ведьма, ведьма ночи, ведьма луны,
ведьма, ведьма ночи, ведьма луны, прекрасная ведьма, ведьма моя».
И Лусия отвела Лурдес в её келью, где надела ей ночную рубашку, уложила в постель и накрыла одеялом.
Меня восхитила способность Лусии проявлять милосердие, но одновременно и разозлила, наполнила яростью, ведь она простила Лурдес, хотя та единственное, что хотела, так это причинить ей вред.