А дальше даже не знаю, что со мной происходило, что я делала, сколько дней, недель, лет я бродила в одиночестве по выжженной земле, и не помню, как я, полумёртвая, доползла до Обители Священного Братства.
Я пишу это и ради Цирцеи, чтобы не забыть её, чтобы по-прежнему слышать волшебный звук моей чародейки, ту слабую вибрацию, что пробирается в изгибы этих тайных букв. Когда я закрываю глаза, слышу это звучание, ибо Цирцея сопровождает меня, хотя её тело находится в земле, возле дерева, которое я представляю себе зелёным и цветущим.
В нашем изолированном, скрытом и защищённом пространстве Лусия призналась мне, что мечтала о месте, где были бы озеро, роща и зелёные горы. За пределами Обители Священного Братства.
«Это всего лишь мечта, ведь снаружи – бескрайняя пустыня, опустошённый мир», – сказала я.
Но мечта реальная. Ты тоже появлялась в моих мечтах ещё до того, как я пришла сюда, и поэтому я знала, что мне нужно здесь появиться. И именно поэтому я так испугалась, впервые увидев тебя в лесу, ведь ты – женщина моей мечты.
Я вздохнула, и ночной воздух наполнил мои лёгкие. Неужели мир за пределами Обители Священного Братства восстанавливался? Появится ли возможность выжить без Просветлённых?
В открытом рту не было языка. Вот первое, что я увидела сквозь вуаль: чёрный открытый рот. Дыра, не наполненная словами. А сама она лежала в саду, скрестив руки; её белая туника – в пятнах крови. Руки окостеневшие; на запястьях мы увидели шрамы, как будто прежде руки были долго связаны. Пальцы повреждены, ногти обломаны. На шее видны ушибы, царапины, ссадины. Теперь, в неподвижном состоянии, был заметен её едва вздувшийся живот. Остекленевшими глазами она уставилась в неподвижное небо, испещрённое оранжевыми вспышками. Я приподняла свою вуаль, чтобы лучше рассмотреть, и заметила, что из безъязыкого рта выползает огненный муравей с крошечным мерцающим телом. Муравей прополз по открытым глазам Ясновидицы, замер на её чёрном зрачке и затерялся в ресницах.
Когда мы возвращались из леса, уже рассвело. Мы очень осторожно покидаем лес на рассвете, потому что в это время Ясновидицы обычно бродят по саду или огороду, чтобы послушать первые звуки дня, сигналы, скрытые в воздухе и на земле. Вот почему мы носим вуаль: это на случай, если нас кто-нибудь увидит, и тогда мы сможем убежать неузнанными.
Выражение её лица казалось застывшим на какой-то глубокой и важной мысли. Словно на расшифрованном божественном послании. Но за этим выражением лица скрывалось и другое: вероятно, изумление внутри страха, возможно, даже отчаяние. Созерцая узкий поток света, проникающий сквозь щель моей кельи и позволяющий мне выводить эти строки, я задаюсь вопросом: почему Ясновидицы ищут послания на земле, если Он презирает землю, считает её нечистой, осквернённой грехом? Почему Сестра-Настоятельница позволяет им такое? Без веры нет заступничества.
Мы смотрели на рот без языка и наблюдали, как белая бабочка садится на руку Ясновидицы. Меня удивило, что лапки бабочки не обожгли омертвевшую кожу и что бабочка была чистой, незагрязнённой. Она слегка пошевелила крыльями, и на мгновение белое стало серым. А потом мы молча смотрели, как бабочка взлетает и удаляется.
Лусия попыталась прикоснуться к Ясновидице, но я запретила ей и сказала, что мы должны вернуться в свои кельи, ведь нас могут увидеть, поскольку им уже пора просыпаться. И ещё сказала, что если нас заметят, а потом найдут мёртвое тело, то могут обвинить в убийстве. Лусия поправила свою вуаль и слегка приподняла тунику на мёртвой; мы увидели её запятнанные кровью ноги. И красные струйки, ещё не засохшие. Лусия взглянула на меня, и в её глазах я приметила то, что заставило меня подумать: Лусия поняла, она знает то, что я тоже подозревала. Эта Ясновидица много нагрешила, но избежала наказания, однако не смогла выжить.
Мы услышали то ли крик, то ли плач. Или пение птицы? Мяуканье? Мы расстались, чтобы добраться до наших келий незамеченными. А когда я увидела, что Лусия уже ушла, то снова приблизилась к Ясновидице и сняла с неё Священный Кристалл.
Свет, проникающий сквозь щель в стене, подсказывает мне, что солнце уже взошло. Я пишу, но меня не отпускает видение рта без языка, того самого, что своей пустотой способен разрушить мир.
Наступили странные дни. Дни заточения.
Царила полная тишина. Нам запретили общаться, потому что в часовне Вознесения Господня объявили, что Ясновидица вознеслась в Неосязаемое Измерение. А мы должны оплакивать её исчезновение в абсолютной тишине и поститься.
Перспектива голода нас не тревожит: все мы привыкли есть мало или вообще ничего, все мы были странницами, запертыми сейчас в своих кельях до особого распоряжения. Щель в стене подсказывает мне приближение прохладной ночи. И что она будет безлунной. Становится трудно писать, и это как раз когда у меня получается, когда есть время быть наедине с собой и с этими листками, без помех и угроз.
Мне тяжело, потому, что нужно увидеть Лусию, услышать, как её голос звучит в темноте леса.
Проходят часы, а мне удаётся вывести всего несколько фраз.
Благодаря щели в стене я ощущаю суточные перепады температуры воздуха. Сейчас холодно, так зябко, что мне приходится писать, накрывшись одеялом. Не думаю, что смогу сегодня заснуть в своей постели, вряд ли смогу сделать это сразу, потому что я привыкла проводить ночи в объятиях Лусии, хотя бы несколько часов. Знаю, что сейчас она думает обо мне, так же, как я о ней.
Интересно, что они сделали с телом Ясновидицы? Любопытно, как перенесли труп, кто помогал Сестре-Настоятельнице, должно быть, Лурдес? Тело закопали или спрятали?