Костры из лаванды и лжи

«Она любит его… У них будет ребёнок… Я вновь оказалась лишней…»

Задремать удалось лишь под утро, да и то ненадолго. Стоило Жене провалиться в сон, как перед глазами вновь начал полыхать огонь, языки пламени лизали её ступни и примерялись к одежде. Она кричала, звала на помощь, но в том аду, в который она попала, не было больше ни души. Вероятно, это был её персональный ад.

Женю растолкала испуганная медсестра:

– Мадам, мадам, проснитесь! Всё хорошо, вы в больнице, это просто кошмар!

Когда она ушла, Женя села и потянулась за бутылкой воды, что стояла на тумбочке. Пересохшие губы потрескались, а пострадавший локоть противно ныл.

«Похоже, металась во сне…»

Она вздохнула и встала, чтобы поправить сбившуюся простыню. Наволочка подушки была влажной, так что Женя просто перевернула её, улеглась обратно в кровать и уставилась в окно, где медленно розовело небо.

С утра зашла другая медсестра, справилась о самочувствии и записала данные в свой планшет. Затем прямо в палату принесли завтрак в индивидуальном контейнере. Женя вяло поковыряла вилкой омлет. Следующим в дверной проём вплыл букет нежно-розовых тюльпанов, зажатый в антрацитовой ладони. Мсье де Гиз сегодня не улыбался.

– Здравствуй, Эжени. Как себя чувствуешь?

Эти заурядные, казалось бы, слова болезненно кольнули:

«Ни рыбка моя, ни птичка, ни блошка, ни вошка… просто Эжени».

– Спасибо, уже лучше, – так же дежурно ответила она, прижимая к груди простыню.

На лице Фабриса читалась жалость, а не то безусловное сочувствие, что испытывают к человеку, попавшему в больницу. Кроме того, ощущалось что-то ещё, какой-то незримый укор или порицание.

– Мне жаль, что всё так вышло. – Он положил букет на тумбочку, а потом ладонью провёл по своей голове, поскрёб в затылке, будто не знал, куда деть руки. Вздохнул. – Тебе следовало сразу сказать о проблемах. – Слова давались ему с трудом. – Мы бы могли что-то предпринять. Не доводить…

Он замолчал.

– Мне тоже жаль, – тихо отозвалась Женя.

– Поправляйся.

Фабрис кивнул не то ей, не то сам себе и вышел за дверь. И сразу так погано стало у Жени на душе, будто это она во всём виновата.

«Это же просто стечение обстоятельств. Всё навалилось, наслоилось одно на другое. Сначала Элен, потом Моник… Интересно, а ведьминские знаки над моей дверью кто из них нарисовал? Хотя, не важно уже. А мсье де Гиз… Я должна хоть как-то объясниться перед ним, он всегда был ко мне добр. И сатанисты! Их ведь и правда найти нужно! Если первую пентаграмму действительно начертила не Моник, то… Или всё же она? В любом случае, нужно предупредить Фабриса!»

Женя сунула ноги в больничные тапки и, накинув на плечи халат, что висел на спинке кровати, выскочила в коридор.