Микитка, немало не смущаясь, завалился на широкую лавку рядом с невестой.
– Можно уж и пообниматься. Жених с невестой, а на сеновале не барахтались.
– Не о том речь, – отодвинулась Аксинья. – Разговор есть серьезный.
– Говори, коль не шутишь.
Он приподнялся, подпер подбородок рукой и сделал столь серьезную гримасу, что в другой раз Аксинья не удержалась бы от смеха. Но не сейчас.
– Давно родители наши меж собой договор о помолвке нашей заключили. Им выгода прямая. Наши чувства им не важны. Скажи мне, хочешь ты жениться на мне? – в лоб спросила Аксинья.
– А ты, что ль, замуж за меня выходить не хошь, невестушка?
– Вопросом на вопрос не отвечай.
– Если правды хочешь… Ты, конечно, не дурнушка и побаловаться с тобой я не прочь. Но вообще люблю девок других, пышных и веселых. Вроде твоей подруги-приживалки.
– Вот как! – обрадовалась Аксинья. – Есть у меня мыслишка… Давай попробуешь отца своего убедить. Пусть найдет другую невесту. Побогаче да посправнее. Может, согласится?
– Вряд ли, – задумался жених. – Упрямый он, что в голову себе вобьет, то и будет, – вздохнул Микитка. В этот момент он показался невесте не таким противным. – Так что, невестушка, никуда нам не деться друг от друга. Привыкай, – ущипнул он ее за грудь.
– Тьфу, говорил, будто путный человек. Опять за свое взялся! Иди отсюда, – замахала на него девка.
– Что тут у вас, милуетесь? – подмигнула зашедшая в горницу Прасковья, сестра Микитки. – Нанежитесь вдоволь после свадьбы. Иди, Никита, отец зовет.
Лишь в обед поехали Вороновы домой, еле вырвавшись от хлебосольных хозяев.
– Наелась я на славу, – хлопала себя по животу Ульяна. – Таких мясных пирогов да запеченной стерляди не видала я…
– Хорошо живут, богато, – вздохнул Василий.
Стол в доме Ерофеевых поразил воображение не одной Ульяны. На кочковатой дороге семья пыталась удержать в животе городские яства.
Встречи Аксиньи с Григорием продолжались. Становилось все теплее. Деревья оделись в нежную дымку, трава зазеленела густым ковром. Девки с парнями ходили, песни пели, хороводились. Самые смелые по опушкам расходились, чтобы наедине поговорить о чувствах своих, помиловаться. На Троицу они просили у родителей благословения.
– Голодранцам деньги считать не надо, – говорил Василий.
«Счастливые они, бедняки, – вздыхала дочь. – Нет над ними воли лютой отцовской».