Собравшись домой, она увидела в свете угасающего солнца очертания мужской фигуры – прихрамывая, кузнец спешил к ней.
– Где же ты? Куда пропал? Заждалась я!
– Дела задержали срочные…С Соли Камской приехали ко мне с заказом большим.
– Так, значит! Заказ тебе важнее. Прощай, я домой!
– Куда, краса моя? Остановись-ка!
Развернув ее к себе, Григорий сгреб, прижал ручищами к рубахе, пропитанной солью.
– Раздавишь же, Гриша, – шептала Аксинья, а губы ее касались горячего мужского тела, ее отделяло лишь тонкое полотно. Пахло мужским потом и кузней. Она ощущала гулкие удары сердца парня, и смущение окрашивало ее щеки румянцем. Потребность быть с ним, любимым и желанным, становилась все яснее. Тепло и терпкий мужской запах окутали ее, отделяя от остального мира. «Пусть катятся они в тар-тарары, отец, Микитка и все остальные».
– Не раздавлю, Оксюша.
Подхватив ее на руки легко, как ребенка, кузнец закружил, не обращая внимания на маленькие кулачки, ударявшие по его спине и плечам.
– Где платок Семкин? С ним теперь гулять будешь, Аксинья, раз подарки он тебе дарит? – увидела она совсем рядом с собой сузившиеся глаза Григория.
– На землю меня поставь. Так вот в чем дело! Потому опоздал на свидание? Наказать меня хотел, отомстить! Не ожидала от тебя!
– Прости, взыграла во мне ревность, когда увидел тебя с Семеном. Я тебе платок тот должен быть снимать… Кабы не нога моя проклятая…
– Да успокойся, что мне тот платок! Что мне Семен! Мы с детства с ним дружны были, а теперь… любви моей захотел! Не люб он мне.
– Значит, никто тебе, кроме меня, не нужен? Да, Аксинья?
– Да, никто и ничто! Сокол мой…
– Все у нас хорошо будет. Я тебе обещаю.
И в душе Аксиньи разлилось тепло. Верила он милому своему, верила каждому его слову.
После Пасхи в Соли Камской с большим размахом отмечался особый праздник. Каждый год Аксинья ходила следом за отцом и выпрашивала:
– Батюшка, расскажи про чудесное спасение.
– Дочь, сколько раз уж я тебе историю сию рассказывал. Пора бы запомнить, чай, не маленькая, – для виду отпирался он.