– Он не узнает, – плеснула она брызгами.
– А если расскажу? – Григорий обхватил жену и прижал к себе мокрое гладкое тело.
– Не посмеешь, – Аксинья закрыла его губы своими.
– Гурия моя, – шептал он ей, ловя капли, стекающие по гладкой коже.
Уже потом, отдышавшись, жена не сдержала любопытства:
– Гурья – это кто? Гурий… Имя что ль такое?
– Как бы сказать тебе… Девы, что в раю магометанском усладу несут праведникам – их гуриями кличут.
– В раю? Девы?
Аксинья задумалась.
– Богомерзкое магометанство, прав отец Михаил.
– Мож, и мерзкое, но такой рай мужику сладок.
– Тьфу, охальник. – Аксинья махнула на мужа, ее грудь зазывно тряхнулась, и Григорий вновь не отказался от того, что обещало тело гурии.
Солнце уже клонилось к закату, когда они спохватились – давно пора было возвращаться обратно.
– И я, ахмак[46], счет времени потерял! – корил себя муж.
Аксинья привыкла уже, что добавлял он в речь свою татарские словечки, она, любопытная, спрашивала, что значат они, повторяла, дивясь диковинному звучанию… Но не в этот раз.
Быстро натянув одежку, Аксинья с Григорием пустились в обратный путь.
– И трав хотела набрать! – вздыхала жена.
– Уж не до трав твоих. Пошли скорее.
Лес, приветливый при свете солнца, вечером казался жутким, полным неведомых теней. Схватив ладонь жены, Григорий быстро шел по лесной тропе и ощущал, как сердце сжимается от дурных предчувствий.
Лес враждебно обступал их, Аксиньина рука стала подрагивать. Когда справа затрещали ветки, кузнец уже был готов. Внезапно остановился, прислушался – треск больше не повторялся.