Ночью, поколотив архангелогордца, Степан ощущал ровно то же, что при опустошении водного прохода: облегчение и мальчишескую радость. А наутро, проспавшись, костерил себя: ярость его сорвала торговые переговоры.
– Хозяин, я мазь принесла. – Рыжая молодуха поклонилась и протянула ему миску с чем-то зелено-студенистым.
Он ткнул пальцем в правое подглазье. Рыжая оказалась понятливой и зачерпнула пальцем той зеленой жижи, смазала все, что пострадало во вчерашней схватке, вновь поклонилась – вот дура-то! – и, вопреки повелительному взмаху его руки, по-прежнему стояла и глядела своими блеклыми глазами, да так просительно, что раздражила сверх меры.
– Чего тебе? – рявкнул он, враз вспомнив, что из‑за этой рыжухи потерял столько серебра.
И не только его. Утром архангелогородец Викентий Пятигуз грозил пожаловаться воеводе на самоуправство Степки, вымеска Строганова, потребовать возмещения убытка за сломанные ребра. Пришлось отдать связку куниц и пригрозить гостю, что, ежели об этом деле прослышит воевода, узнает и о том, как архангелогородец бесчинствовал с замужней бабой. Степан сам потребует деньги.
Рыжая вздрогнула, даже вознамерилась убежать, но все ж зацепилась за стену, проговорила сначала робко, а потом все смелее:
– Хозяин, Степан Максимович, ты Кудыму не говори, что меня снасильничали. – Краска залила ее лицо, и Степан сразу вспомнил, отчего всегда не любил рыжих девок. – Он же…
– Бросит? Побьет? – Степан хотел ухмыльнуться, но против воли сказал тихо и даже ласково, представив вдруг непонятно с чего, что на месте этой молодухи оказалась его синеглазая Нютка.
– Вдогонку за ним поедет. А там Витеньку и прикончат архангельские, – просто сказала рыжая, и Степан кивнул.
Мужа ее он самолично отправил третьего дня в Верхотурье, и в том, видимо, был промысел Божий. Иначе бы Кудымов довершил то, что начал Степан.
А потом рыжая зачем-то сказала, что у Дуни и Хмура родился сын, Степан велел подарить верному слуге коня и накрыть добрый стол. В его хоромах вновь сегодня будут пировать. Назло всем бедам.
Глава 5. Непогибель
1. Милостью
Утром Нютка зачерпнула полную пригоршню тоски. Снились ей родители: здоровые, веселые, они подначивали друг друга и заливались смехом. Феодорушка забавлялась с тряпичницами, девкой да молодцем, что-то лепетала и тут же лезла к старшей сестрице.
Проснулась и завыла, уткнувшись лицом в темную постель.
– Господи, верни меня домой. Или сама уйду, Ты дорогу покажешь и убережешь от лиха, – так она молилась.
А сейчас устыдилась себя, молодой, балованной пред лицом чужих испытаний. Каково днями-ночами лежать вот так: не ходить, не смеяться, не петь? Зависеть от чужой милости…
Она давно не боялась дядьки. Убиралась в его скудной клети и разговаривала с хворым. Сейчас Нютка протирала иконы и ризы, осторожно, с благоговением.
– Сказывают, умел ты красивые серьги делать, с каменьями, черненые. Знал бы, как хороша племянница твоя, так подарил бы, да, дядька? – тараторила Нютка, пользуясь тем, что прислужница вышла.
– А-а-а, – тянул дядька.