– Феодорушка, после, – строго сказал Степан и не удержался, погладил ее льняную макушку. – Анна, отчего не глядишь за ней?
А жена Витьки Кудымова уже бежала, подхватив подол сарафана, и ноги ее сверкали непотребно – на радость мужикам, что толпились во дворе, ожидая исхода торга. Она склонилась к Феодорушке, что-то жарко зашептала той на ухо.
«Негоже», – услыхал Степан и хмыкнул. А дочка рвалась из рук, попробуй удержи, и наперекор всем вновь пискнула:
– Батюшка. А матушка умерла, да? – И, не дожидаясь Степанова ответа, бросилась в объятия Анны, которую только что отталкивала.
– Живая матушка, живая. Дочка, угомони слезы, – неловко повторял Степан.
И оттого, что сие безобразие видел гость из Архангельска, и оттого, что сам денно и нощно думал об Аксинье, боялся исхода затянувшегося дела, он захотел выпить крепкого вина и забыть о зареванных глазах младшей дочки и синих глазах старшей, кою он не видел давно.
Викентий глумиться не стал. Гость не задал ни единого вопроса, но, когда они подошли к деревянной крепкой клети, где хранилось сокровище, проронил:
– Смацна[94] та рыжая молодуха. Я б ее всласть помял.
И что-то в голосе его намекало: мол, пообещай мне утехи с той молодухой, и стану сговорчив с радости такой, куплю по той цене, что ты назвал. А Степану тотчас же захотелось влепить ему промеж наглых глаз. Не кровница, не сестра и не жена, Анна растила его дочь, вела себя достойно и славно и не заслуживала таких слов.
Да вспомнил, что много лет сам судил девок да молодух по одному рожну: мять – не мять.
– Желта кость. А трещины каки глубоки, погляди! Воротит нос немцина от такого товара. Не захочет покупать, – повторял Викентий Пятигуз. И даже мамотовы зубы, казалось, готовы были вцепиться в его глотку.
– Сказывал же тебе: в искусных руках желтое да треснутое обращается в белое и справное, – говорил Степан и сам себе изумлялся. Раньше бы давно сказал все, что думает о пятигузе[95] из Архангельска.
Все ради ведьмы. Будь неладна жизнь…
Сам бы увез зубы следующим летом, да сторговал хорошую цену с глупыми иноземцами. Нет того времени, ни месяца, ни седмицы, ни денька… Срочно продать надобно, чтобы рублишки были на подкупы да подарки.
– Сколько просишь?
– Рубль за две больших гривенки[96]. Немцам продашь с двойным прибытком. – Степан приподнял желтоватый мамотов рог здоровой шуей и деревянной десницей, крякнул: восемь пудов – не шутка.
Тут же подскочил казачок, подхватил тяжесть, заботливый сукин сын, оттеснил Хозяина, точно Степан стал немощным, вместе с положением наследника Строганова потерял и силу.
Белобровый наглец без всякого стеснения постучал по деревянной руке, присвистнул и сказал иным голосом:
– По рукам ударим завтра. Ежели будешь добр… А на ноцлег у тебя устроимся. Не откажешь, друг?
«Серый волк тебе друг», – чуть не молвил Степан, а потом кивнул. Не убудет.
ebooksa