– Спасибо тебе. Не надеялась я… И благодарить так не привыкла, а все ж чувствует сердце, надо. – Невестка бухнулась на пол, застеленный сукном. Колени ее стукнули так громко, что Аксинья поморщилась.
– Встань, Софья. Да что ты… – Ей пришлось отложить рукоделие и попытаться изобразить хоть какие-то чувства.
Неужели бы она позволила племяннику, озорному Ваське, похожему на Феденьку, жить в нищете? Неужели бы не использовала власть, что дарована полюбовнице Строганова?
Пара словечек Третьяку, и казаки наведались в Боровое. Не понадобилось ни кнута, ни пряника – мельница вернулась к достопочтенной вдове и трем ее детям. А братец Порфирия слезно обещал сюда не являться, оставил мешки с молотым зерном и саврасого мерина.
– Я… Мы… Сказать надобно. – Темное пятно на пухлой щеке – как проталина на снегу. – Я в избе была… той, что на площади. О многом спрашивали. Дьяк худой, нудный. А боле всего спрашивал про знахарку из Еловой.
– И что ж ты ему отвечала?
Софья до обеда ревела, божилась, в десятый раз благодарила за помощь «сирой» вдове.
Сколько раз обзывала ведьмой да знахаркой, сулила наказание. Много что было меж ними в прошлом. Родичи, а грызли друг друга знатно. Теперь – ой да забавница-судьба! – Софья предупреждала об опасности. Ничего нового сказано не было. Аксинья знала, какой острый топор занесен над ее шеей.
– Я за языком следила. Говорила как есть, ничего худого ты не совершала, только исцеляешь с молитвою. И пытку мне сулили, да потом с Божьей помощью отпустили миром.
Аксинье виделся в том нелепый торг – за помощь, за кусок хлеба и жернова мельничные Софья внезапно стала другом, рассыпала ворох сочувственных слов, точно действительно боялась за нее.
Но что-то дрогнуло. На прощание обняла невестку, прижалась к грузному телу, так мало напоминавшему о ловкой Мышке. Как слабы мы становимся во дни испытаний, как жаждем доброго слова даже от тех, кого забыли.
Степан устал.
Бесконечно кланяться. Вести муторные, витиеватые разговоры с дьяками государевыми, кои надобны были Строгановым для всяческих дел, с боярами в высоких шапках, что чванились перед худородным сыном именитого Максима Яковлевича; с гостями да купцами московскими – те принимали за ровню.
Один из них, по прозванию Лешка Лоший, пришелся ему по душе. Молодой, невысокий, верткий, с большими бородавками на шее, он был как раз тем, кто мог увести от дурных мыслей. Охота, сладкое вино, кабаки…
Накануне Филиппова поста стольный град закрутил Степана, опоил, запутал, выплеснул стыд вместе с пойлом. Лишь от девок, смешливых, с бирюзой во рту[42], Степан бежал словно от чумы. Приятель издевался, да понимал причуду: жених бережет себя для молодой голубки.
Во время одной из попоек Степан, стосковавшийся по доброй дружеской беседе, рассказал Лошему про желанную полюбовницу да постылую невесту.
– Ну ты, брат, учудил! – тряс лохматой головой купец, смеялся, оголяя лошадиные зубы. – Развел бабье царство.
– Я ж, понимаешь, день и ночь о том думаю…
– А ежели я тебе подсказу дам? – пьяно обещал Лешка, и оба заливались дурным смехом. – Я ж ее, невестушку твою-то… И это.
Степан ругался, лез ему кулаком в морду, потом оба мирились и признавались друг другу в вечной дружбе, осушали чарки, смеялись над скоморошьими прибаутками.
ebooksa