Служанка хихикнула, что-то шепнула молодой хозяйке, та закраснелась еще пуще. Видно, хвалит задорного жениха. Степан здесь же вспомнил смешливую Нютку, дочку синеглазую. Ее сверстницу – и в жены берет, старый хрыч. Тоска прокралась в сердце и злость на себя…
Перпетуя глянула вновь – круглолицая, с маленьким скромным ртом, пышной грудью, которую не скрывала и просторная, шитая золотом душегрея.
Да, нынче она походила на женщину, размалеванную, разодетую, и каждый шаг говорил: я готова подчиняться тебе, готова зачать детей и… Степан, презирая самого себя, ей ухмыльнулся – так, как делал сотни раз, показывая взглядом своим, что знает о девке нечто такое, чего она и сама не ведала, то, что разожжет в ней потаенное пламя. Перпетуя впервые не отвела взгляда и прикусила верхнюю тоненькую губку.
– Хе-ке, – громко прокашлялся Осип Козырь.
Девка вздрогнула и побежала прочь, лишь подол мелькнул за дверью.
– Старый конь борозды не испортит, – дружески посмеивался над приятелем Лоший. Всю дорогу он собирал пакости о молодых невестах и старых мужьях, о том, что надобно делать, если сила жеребца иссякнет.
Степан не слушал его болтовню, а все силился понять, принесла ли ему радость искорка, мелькнувшая в глазах невесты. Лебяжья грудь, что ляжет в его руку этой весной, испуганный взгляд, девичья мягкая кожа…
Он со злостью сплюнул и приказал вознице ехать шибче. В горле пересохло от чинной Москвы. А в его кладовых осталось немало фряжского вина.
Нюта пнула ногой сундук, тот ответил возмущенным бурчанием, словно знал: хозяйка гневается, а гнев есть грех. В недрах сундука таилось приданое: рубахи тончайшего льна, вышитые деревянными Нюткиными и ловкими материными пальцами; однорядки, душегреи, крытые аглицким сукном шубы, сапоги и башмаки, жемчужные ожерелья и запястья. Эх, знала бы девчушка из Еловой, обряженная в шитое-перешитое, что такое богатое приданое соберут в сундуках.
Да только бы все, все отдала… Ежели бы дьяк да целовальник оставили в покое матушку.
С детства Нютка слышала про ведьму, сглаз и тайные снадобья. Ее, дочку ведьмы, дразнили в родной деревне. И все ж остерегались трогать, да в том не находила радости. Сколько плакала, просила мать сжечь травы, звала на подмогу отца Евода, еловского батюшку. Боялась старой книги с бесовыми рисунками, от нее веяло затхлостью и колдовством. Ее бы воля – все закопала бы, скрыла под семью земными покровами.
И вот оно – пришло.
Хотелось завопить: мамушка, милая, беги, скрывайся в лесу темном, в подземелье бездонном, уйди подальше от темницы да злых языков…
Никого не слушала мамушка. Точно кто душу ее забрал.
Нютка вытащила из сундука малую скрыню, открыла тайный замочек. Длинные, дивной работы серьги горели красными глазами, подмигивали ей, точно намекали: верно придумала. Отцов дар. Не крестьянке – боярыне под стать.
Нютка сгребла серьги в кулак и забегала, засуетилась по горнице. Она сочинила невесть какую выдумку для матери и Еремеевны, поцеловала надутую Феодорушку – тихоня тут же, увидев старшую сестрицу в шапке и душегрее, захотела прокатиться с ветерком. Да не сейчас!
О задуманном Нютка прошептала только Анне, рыжей вдове Фимки. Знала, та не станет ворчать и причитать, поможет. Упросила двух казачков запрячь каурую тройку.
И всю дорогу, лихорадочную, морозную, она грела руки и щеки, горевшие румянцем, отводила от себя пустые расспросы Анны и шептала одно: «Богородица, помоги!»
Знакомые ворота оказались закрыты. Старый слуга презрительно оглядел ее – точно нищенка пришла, а не разряженная купеческая дочь. Сказал сухо: мол, не принимают.
С Нюткой так играть не надобно!
ebooksa