– Строганов Степан Максимович, – молвил дьяк.
Вымесок склонился перед государем, стараясь не глазеть на помазанника Божьего.
Михаил Федорович, первый царь из рода Романовых, сидел на троне золотом, и сверкали яхонты, бирюза да жемчуг. Чело его было светлым, а взгляд – ласковым. Багряный кафтан с золотым шитьем, искусные бармы, держава да скипетр… Женское око сейчас бы смаковало каждый камешек, а Степан ощущал трепет перед тем, кто воплощал собою земную власть.
Царь был молод – всего-то двадцать пять лет, на что указывала живость движений: скованный облачением, он не утратил природную ловкость, когда встал навстречу патриарху Филарету, и улыбка порой сквозила в глазах, но не трогала уста, прикрытые усами.
– Про батюшку да дядек твоих наслышаны, – милостиво говорил царь. – Род твой верой и правдой служил нам.
За спиной прошелестели что-то негодующее, но царь не услыхал.
Были среди бояр те, кто смотрел на Строгановых косо. И земли, и права немереные получили, и жили, словно князья в вотчинах своих. За что честь такая – именитыми людьми зваться?
Степан поклонился, да так низко, как ни перед кем за жизнь свою не кланялся:
– Всегда рады служить, государь, только скажи. И делом, и рублем, и саблей… – Степан поглядел на отсеченную руку и замешкался.
Что-то в голосе его, видно, порадовало государя. Он благосклонно улыбнулся и молвил:
– Господь тебя храни. – И перекрестил. – А что за диво из рукава торчит?
Степан осмелился ближе подойти к государю и показал деревянную руку, выточенную Скобелем так хитроумно, точно сам Иосиф Обручник[50] ему подсоблял.
Любопытствуя, Михаил Федорович велел ему прийти опосля всех степенных бесед, когда палаты опустели. Разглядывал, долго дивился тому, как искусно выточены пальцы, как сгибаются они, ежели другая рука подсобляет.
– Диво какое, – повторял царь, и Степан молился лишь об одном: чтобы государь не спросил, как он потерял правую длань.
Здесь следовало бы о кровопролитном сражении с ворогами или татями… Эх, где ж та сеча? Острый топор ревнивого кузнеца – и постыдный стон прелюбодея.
Но государь спрашивал о другом: о землях сибирских, об инородцах, об агличанах, что рвутся без царева благословения в те земли торговать. Ум царя был ловок и дальновиден, видно, многих он спрашивал, сравнивал и зрил в корень.
С того челобитья ближние к царю люди улыбались Степану, вымеску Максима Яковлевича Строганова, и двери пред ним открывались еще охотней. Москва теперь казалась благосклонной и улыбчивой девицей.
Степан обустроил усадьбу у Фроловских ворот, завел слуг, устраивал обеды, принимал гостей, чаще всего – будущего тестя и Лешку Лошего. Пару раз он удостоился чести быть в Кремле, зван был на святочной седмице к самому Михаилу Борисовичу Шеину[51].
Словом, он притворился гостем Первопрестольной, что с нетерпением ждет свадьбы и подумывает о переезде. Притворился счастливчиком, коего сам царь обещал почтить подарком на свадьбу.
Да игра поперек горла встала.
ebooksa