Нянечка ушла, а Карлыгаш расплакалась: сначала тихонько всхлипывая, а потом в голос, с подвываниями. Августина почувствовала в себе силы встать и пройтись до двери на пробу. Все равно ведь скоро в туалет приспичит, упасть нельзя – значит, надо стараться. Дорога заняла не меньше четверти часа, зато по пути она разглядела Карлыгаш. На кровати, такой же провисшей, как у самой Гути, грудились и мокли не меньше шести простыней в розовых разводах. Под ними едва угадывалось бесформенное тело с торчавшими из-под больничных заплаток тоненькими и почему-то не гнувшимися ручками-ножками. На подушке лежало темноглазое желтое лицо с потрескавшимися широкими губами. Волосы прятались под косынкой, повязанной узлом на лоб, чтобы удобнее лежать на спине.
– Ты что ж не радуешься? – Гутя хотела поддержать страдалицу. – Доченьку ж родила, радость-то какая! А что болит, так оно завсегда у баб болит. Ничего, забудется скоро.
– После операции не так быстро забывается, ну да ничего, – поддержала ее татешка, – главное, ребеночек здоровый. Все будет хорошо.
– Сын, – прошептала груда розовых простыней и почему-то заплакала.
– Что?
– У меня сын. Четвертый.
Вскоре пришла Агнесса с детьми Карлыгаш.
– Вот видишь, все хорошо с ними, я их домой сводила, ничего-ничего, – щебетала она, подводя за руку малышей к матери по очереди, как на причастие.
Карлыгаш заулыбалась и прошелестела:
– Рахмет. Спасибо.
– Ты лежи поправляйся, деток мы пристроим. – Выводок убрался за бесшумную дверь.
Не успели выскользнуть из палаты малыши, размякшие и подобревшие от одного вида матери, как пришла Инесса Иннокентьевна в короне-колпаке, опять накрахмаленном и отутюженном, но не вчерашнем: дамы сразу подмечали такие вещи. У нынешнего имелась завязка сзади, а давешний обходился сам по себе. Она встала рядом с Августиной, и та снова подивилась нездешней осанке.
– У вас, Пахомова, миома матки. Разросшаяся. Ее надо удалять, но… это не совсем просто сделать. Я могу только вырезать вместе с маткой, иначе никак. Сосуды близко расположены, могу в процессе операции задеть, и начнется кровотечение.
– И что тогда?
– Тогда… все. – Докторица иронично развела руками. – Но этот вариант я не рассматриваю.
– А сколько в больнице лежать? – Гутя толком не поняла, в чем состоял ее выбор, но догадалась, что решать предстоит ей самой.
– В каком случае? Если удалять матку с придатками? Примерно месяц. Если все будет совсем замечательно, то две недели. Но потом надо избегать нагрузок. – Инесса вздохнула, спрятала руки в карманы. – Кажется, вы меня не совсем поняли: если я удалю матку, то у вас больше не будет детей.
– Как же? Я хочу детей, – запротестовала Гутя, ей стало обидно до слез, трех имевшихся показалось катастрофически мало, жалкое немногочисленное потомство. Она уже забыла, что только что терзалась, накормлены ли эти трое, учатся ли, ложатся ли вовремя спать. Это неважно. Ее обуяла жадность на детей, на новые роды, на запах розовых круглых макушек возле своей раздувшейся молоком груди. Она даже позавидовала Карлыгаш, которой только что сочувствовала.
– Природа – удивительная штука. Иногда миома проходит во время новой беременности. Вы хотели бы забеременеть? – Инесса заглянула в готовое пролиться слезами лицо.
– Да я бы хоть завтра, – горячо согласилась Гутя, – но муж мой на фронте.