Айбар хотел сказать, что ему тоже на работу надо, однако не успел – дверь хлопнула. Он попробовал погрустить, представив себе злое лицо бригадира, – не получилось. Мелькали только озабоченные и тревожные лица Платона, Антонины и Агнессы. Последнее чаще других: с нежным подбородком, как у мраморной статуэтки в кабинете главного инженера, с медными кудрями, как у веселой девушки с папиросочной коробки, им на фронт привозили такие, ненашенские.
В этом хороводе он и заснул.
Инессе тоже выпало целых два часа безмятежного покоя, потом ее осторожно тронула за плечо Тамара, мол, пора. За окном едва поползли сиреневые полосы, предвещавшие рассвет, из открытой форточки тянуло вкусным дымком и первыми проталинами. Доктор выпила кипятка вприкуску с сахаром и почувствовала себя на все сто. Тамара уже принимала роды у худощавой малолетки, умудрившейся осчастливить инвалида прямо в госпитале. Ну и ладно, пусть растет пополнение, мужает, встает на выкошенные войной места. Ася трепыхалась с пожилой роженицей, махала той перед носом нашатырем, прикладывала зачем-то тряпицы – неуч, что с нее взять. Надо не жалеть, а помогать. Тряпками дырку не заткнешь.
Впопыхах улепетывая из горящего Мелитополя, Инесса затолкала сестренку в вагон, увезла вместе с детьми, мешочком гречи и отварной говядиной. Привычка отвечать за младшую сыграла свою роль, и в консерватории очень кстати начались каникулы. Теплых вещей они почему-то не прихватили. Казалось, что война ненадолго, что пройдет три-четыре месяца и все встанет на свои места, Красная армия выгонит Гитлера назад, в Польшу, и семья вернется в свою квартирку. А до осени можно и в теплой кофте походить, незачем тащить с собой пальто. Сейчас эти рассуждения казались анекдотом. Одна дорога продлилась дольше четырех месяцев. В пути приходилось простаивать, пропуская встречные составы с новобранцами, техникой, припасами и продовольствием для фронта, и едущие попутно, с разобранными на винтики станками, рельсами, камерами и злыми инженерами. На станциях давали только хлеб и кипяток. За этим кипятком выстраивались очереди на полдня. Поначалу Инесса боялась, что поезд уйдет без нее, потом привыкла и бестрепетно простаивала часами, слушая слезливые и гневные сплетни. Разумеется, она прихватила с собой сверток с остатками фамильных драгоценностей и собственными небогатыми приобретениями. Взяла не для того, чтобы бахвалиться, и не от жадности, а чтобы в случае нужды поменять в дороге на еду или лекарства. Эта предусмотрительность не пригодилась: какой-то эшелон скинул на рельсы связку тулупов и валенок, другой – пять мешков крупы. Так и добрались до Акмолинска аж в начале ноября. Лев встретил их и всплеснул руками:
– Ты что, не могла написать, что Аська с тобой? Я ее разыскиваю по всему Ленинграду, письма пишу. Там же блокада! Эх ты…
– Ой, прости, даже в голову не пришло, что ты не в курсе. – Инесса покраснела от досады. – Но, постой, неужто я и в самом деле не упомянула, что она с нами?
– Нет, конечно. Я всего три телеграммы получил.
– А я штук двадцать отправила… Ну, прости, там букв много не влезало. – Она чмокнула его в нос и разрыдалась впервые за все время странствия. Теперь можно себе позволить разнюниться, незазорно показаться слабой. Рядом со Львом ничего не страшно.
Инесса чуть не назавтра вышла на работу – врачей не хватало, а еще через три дня Агнесса записалась на курсы сиделок и вскоре уже вовсю помогала в роддоме. Знаний у нее никаких не прибавилось, чутья тоже, но сестра привычно брала ответственность на себя, и всем казалось, что вчерашняя скрипачка справлялась не хуже других.
Роженица Сенцова дала прикурить всему отделению. Сначала у нее упало давление, потом поднялось, сердцебиение плода походило на танго – то с бешеной скачкой, то с провалами, замиранием и долгими напряженными паузами. Шейка матки вела себя как капризная краля на нежеланном сватовстве: закрылась намертво, загородилась складчатой муфтой и отправляла всех любопытных восвояси. Через три часа нервотрепки Инесса приняла решение резать:
– Если сейчас не сделаю кесарево, потом может стать поздно.
– Умрет? – не выдержала Тамара, у которой от напряжения выступили капельки пота на носу, хоть она всего лишь держала чашки и щипцы на подносе, а вовсе не тяжелую кувалду.
– Типун вам на язык, Тамара! – Доктор Авербух притопнула от досады. – У меня никто не умрет! Понятно? – Перед ее глазами в который раз проплыло бескровное лицо матери и сморщенный пятачок новорожденной Агнессы. Она зажмурилась. Все, хватит на ее долю смертей, больше никто не умрет.
Пока доктор мыла руки, Ася выскочила в прихожую. Дети еще спали, Айбар тоже, но, едва заслышав хлопок двери, он очнулся и уставился совершенно бодрыми зелеными фонариками.
– Все уже?
– Нет, к операции готовим.
– А… мне уезжать надо…
– А детей куда? Сиди уж. Я скоро еды принесу. – Она поспешила убежать, чтобы не решать еще и эту проблему.
В больнице проснулась жизнь, пришли на дневную смену медсестры и нянечки, повариха привезла на каталке чан с утренней порцией каши, а Инесса все еще не выходила из операционной.
Агнесса притащила детям в закуток очередной ковшик с теплой жижей, разнесла такие же по палатам, помыла пол и поставила стерилизовать положенную порцию острого и колющего. Антонина так и не появилась из родблока. Ася уже побаивалась выходить к Айбару, но заботиться о детях – это все же ее миссия, а не его. Она отправила на разведку покорную бабку Назымтай, та принесла утешительные вести, что мальчишки веселы и сыты, пошли погулять на улицу, заодно и в туалет сбегают. Напоследок добавила: