– Ой, красиво! – Катя протянула руку к висюльке, глазенки загорелись восхищением, но мать ее быстро одернула:
– Тс-с… Катенька, стыдно.
Ася уже шваркнула чайник на печку, вытащила душистый мешочек с заваркой. Айбар выплеснул в окно спитой чай, ополоснул заварник. Антонина Ивановна, не желая оставаться не у дел, собрала кесешки в шаткую пирамидку, понесла ее к рукомойнику, затренькала оловянным выменем, выдаивая порции воды. Платон смотрел на жен – свою и Айбара – и не понимал, когда же его Тонечка успела постареть. Он-то видел перед собой купеческую дочку, благополучную синеглазую барышню, а откуда взялась эта пожившая и выцветшая от невзгод дама? Руки заклеваны пигментными пятнышками, вены-борозды, глубокие складки на лбу, мелкие – вокруг губ. Рядом с Асей Тоня казалась старухой. Ну правильно, он ведь в 1912-м собирался свататься, Тоне было восемнадцать, а Агнесса родилась только в 1918-м. Если бы не случилось в их истории злополучного Луки Сомова, каторги, войны и Липатьева, то первенец мог появиться на свет еще в 1913-м, на пять лет раньше Аси. Он перевел взгляд на дочь: ей пять, совсем кроха, айбаровский Нурали старше ее на четыре года. Какая все-таки акробатика эта жизненная арифметика.
Ася принесла чай, над низким столиком поплыл аромат сушеных абрикосов и нездешнего солнца. Над воротником болталось что-то праздничное, неуместное на семейной посиделке.
– Можно посмотреть? – Катя показала пальчиком на подвеску, но в эту минуту Агнесса подхватила молочник и кинулась подогревать на печи, не услышала.
– Тс-с… – Антонина снова остановила дочку, – сказано же: стыдно так.
– Я же только посмотреть.
– Все равно… Воспитанные девочки так себя не ведут.
Платон услышал обрывок воспитательного спора, заинтересовался. Он поднял на Асю близорукие глаза, нежная девичья шея больно ущипнула за мужское. Живое золото грудей колыхалось под ситцем и дразнило, казалось, нагнись она чуть пониже, и все – богатство выплеснется наружу. Сенцов быстро убрал любопытство в блюдечко с куртом, положил белый камушек на левую ладонь, в правую взял нож и стал крошить, откалывать аппетитные кусочки. Курт внутри походил на мрамор, такой же зернистый и молочный. Мужское унялось: все же непристойно заглядывать Айбарушкиной молодой жене за пазуху, Тоня усовестила наконец любопытную Катюху, доказала, что смотреть на чужие побрякушки зазорно. Жирандоль немного попялилась на пощипанный стол, обиделась на невнимание и снова зарылась в ситцевые складки. Через скомканные четверть часа Сенцовы попрощались и потопали к доброжевательной апашке. Наутро отдохнувшая лошадь помчала их навстречу Масленице, припрятанному к празднику бочонку с солеными груздями и копченому казы, без которого теперь не обходилось ни одно званое застолье. Довольная Катя спала, уткнувшись носиком в материну шаль, в обнимку с неутомимо улыбавшейся Хельгой.
Они ехали притихшие, вполне довольные, любуясь спящей степью, ставшей за эти годы родной.
– Вот какое оно, счастье, – задумчиво протянула Антонина.
– Надо озадачить Айбара… Если с нами какая акробатика случится… чтобы Катюху не оставил. Я-то старый уже, да и ты… немолодая. Пора подумать об этом. – Платон смотрел на безмятежно распластавшиеся просторы и ронял слова вбок, будто не Тоне, а укрытым снегом полям.
Жена испугалась и не нашлась, что ответить. Так и повисла фраза на спутанном хвосте колхозной лошади.
Дом встретил их родными запахами и привычными кесешками, из которых чай пился вкуснее. Утром Платон освежил дорожку в снегу и убежал по ней на службу наверстывать пропущенное. Тоня завела тесто и уплыла в воспоминания о поездке, о внезапно открывшемся счастье, которому она, оказалось, давно уже была хозяйкой, и о неудобных словах мужа по дороге домой. Катюша заперлась в чуланчике и принялась обихаживать терпеливую Хельгу. Изморозь на окне в ее отсутствие расхулиганилась, заполонила все сказочные маршруты дед-морозовских саней, требовалось ее приструнить. На верхней полочке крохотной, в четыре книжки шириной, этажерки лежали папины рисунки. Некоторые уже пожелтели, другие вообще пялились жирными пятнами, потому что он чиркал на промасленной бумаге оберток. Катя полезла на стол воевать с заиндевелостями, взгляд упал на картинки. Она вытащила их грудой, несколько штук упало на пол. Девчонка поизучала, потерла скругленный, как у матери, носик и пошла в горницу.
– Мам, а я видела. – Она показывала смятые почеркушки, которые Платон наловчился рисовать то ли в тюрьме, то ли в окопах Первой мировой, затейливые, но бесполезные.
– Что ты видела?
– Это видела. – Катюша доверчиво протянула кипу матери.
– Я тоже видела.
– Я там видела, в гостях у Айбара.
– Правда? Ну папа придет, ему расскажешь. – Антонина спешила проверить тесто, до вечера требовалось еще прибрать горницу и сварить лапшу, сегодня именины Ивана Никитича, с некоторых пор Сенцовы восстановили традицию поминать покойную родню.