– Я перед Луначарским пела, и перед Калининым. А с Бубновым мы бок о бок работали. И пели. Знаешь такого?
– Ладно, хватит хер дрючить. По вагонам! – Тимофей отвернулся от раскрасневшейся Ольги и спешно убиравшего в футляр скрипку Корниевского: – По-о-о ваго-о-онам!
Новый состав оказался товарняком, грубо сколоченные доски не пропускали ни воздуха, ни света, но плененная перронным концертом публика предоставила Ольге с Арсением злачные места в углу, подальше от поганой дырки в полу, да и вообще народ загружался в вагоны в приподнятом настроении: всем хотелось наконец-то добраться до нулевой точки, пусть в пустыне, пусть в Сибири, пусть в снегах, но лишь бы не ждать в неизвестности. Пусть уже поселение покажет свое лицо. Или жопу.
Поезд будто почувствовал настроение пассажиров, понесся вдаль к тургайским степям без задержек и обидных простоев. Через два дня в щели уже залетал прихваченный первым морозцем дух степных трав, пыльный, свободный, поперченный перестуком лошадиных копыт и чужими непривычными междометиями. Так разговаривала нерусская удаль, каркала и тянула бесконечные «у» и «ə». Скоро конечная станция. Интересно, что там?
До Акмолинска доехали не все: на последнем перегоне повредились пути, снова остановка, мат и уныние. Тимофей отобрал крепких мужиков и сколотил бригаду в помощь четырем слабосильным ремонтникам, неуверенно ковырявшимся в насыпи.
– Хуежуи без лопат! Живо в дрезину, – скомандовал он, но никакой дрезины поблизости не отыскалось. – Ах ты, промандаблядищи, не подогнали! – Он почесал затылок, на лоб легла тень сомнения. – А какими херами я вас кормить-то буду? А, ладно, пехом допиздуете, тут недалеко. – Он махнул в голую степь, где не виднелось ни шалашика, ни даже деревца. – Ерофеев, сопроводи мандюков.
Испуганный боец подбежал к командиру и жарко зашептал что-то в ухо. Тимофей рыкнул:
– Охуел? Делай, что велено.
Ерофеев метнулся назад в конвойный вагон и через пять минут явился перед ссыльными в шинели и с вещмешком.
– За мной, шагом марш. Песню запевай.
– Издевается, – вполголоса буркнул инженер, подтягивая к себе двух девочек, шатающихся на худеньких ножках.
– «По диким степям Забайкалья…» – издевательски завела Ольга.
Кто-то подхватил, остальные рассмеялись.
Арсений брел в недружно подпевавшей, повизгивавшей, покрякивавшей толпе и вместе со всеми радовался возможности размять ноги, погонять застуденившуюся кровь по сонным жилам. В грудь залетал озорной хлесткий ветер, дерзко распахивал створки пальто, леденил и будоражил грудь. Ступни с непривычки сначала остудились, а потом сразу согрелись, приятно заныли натруженной, но прочной пружиной. Впереди брели невысокие желтые холмы, которые предстояло догнать и перегнать до темноты. Над головой хлопотливые птицы волновались о скорой зиме.
К обеду приглушилась первая радость, подаренная простором и ветром. Сделали привал на берегу узенького обмелевшего к осени ручейка, попили сахарной воды, пополоскали натертые ноги.
– А где будем ночевать?
– А кушать дадут? – застрекотали самые оптимистичные.
Белозерова сняла свои модные каблуки и шлепала в предусмотрительно прихваченных с собой солдатских сапогах. Узел она привязала к спине, а объемную хозяйственную сумку – к животу. Арсений тоже приспособил свой чемодан на загривок: привязал разодранными штанинами с двух сторон вместо лямок. Пришлось пожертвовать запасными подштанниками, но поход того стоил.
– Честно говоря, я не готовился к такому длительному променаду натощак. – Он вытащил из чемодана рубаху и бережно отрывал от подола полоски на портянки.
– Честно говоря, надо радоваться, что до сих пор живы, – осадила Ольга.