Сшитое сердце

Свет залил почти пустое помещение и враждебные детские лица.

На фоне светящейся пыли позднего лета чернел мужской силуэт. Такой же черный, как его тень, которая уже потянулась в дом. От Эредиа исходило сырое тепло, вода сочилась через все его поры, и скомканный платок выпирал в кармане штанов пугающей шишкой. Анхела испепелила его взглядом, представив себе измятый кусок ткани, затвердевший от его пота, от его вожделения к нашей матери. Она подумала о служанке, которой приходилось его стирать, тереть в деревянной лохани, о той, что каждое утро подавала ему гладкий белый платок, чтобы он мог излить в него свое вожделение. На этот раз платком будет ее мать, такая светлая в тени этого человека.

– Я пришел получить то, что задолжал ваш муж. Игорный долг, долг чести, – сказал Человек с оливами почти детским голоском.

– Неужели в этом доме осталось что-то ценное? – спросила швея, глядя ему в глаза.

Он выдержал ее взгляд, и ничто в нем не оборвалось, ничто не вытекло.

Моя мать содрогнулась всем телом, а затем медленно, очень медленно повернулась к Аните и попросила ее выйти, поиграть в проулке с малышами, чтобы этот исходящий потом человек мог войти в прохладный дом.

Дети молча растворились в ослепительной уличной пыли. Только Анхела для порядка поупиралась немного, прежде чем последовать за старшей сестрой. И дверь захлопнулась.

Фраскита и Человек с оливами остались одни, и комната наполнилась их запахами.

Не сказав ни слова, он медленно приблизился к ней. Шагнул в круг, где трепетало ее присутствие, в тот воздух, которым она дышала. Оказавшись к ней так близко, как никогда прежде, он поднял руку и коснулся ее щеки.

Она не шелохнулась под этой лаской.

Она почувствовала, как ее проигранное тело расслабляется в его больших ладонях. Потом заметила, как помутился взгляд зашитого человека. Его движения ускорились. Она поняла, что он хотел бы заговорить, но вожделение не оставляет ему на это времени. Не сопротивляясь, она легла на пол. После нескольких неловких попыток и недолгого блуждания в лабиринте тканей он понял, что задрать юбку быстрее, чем развязать. Она, с повлажневшими руками и губами, помогала ему, пока он растерянно метался между льном и кожей ее раскинутых в стороны ляжек, потом увидела выскочивший из штанов лиловатый член и руку, держащую его, точно кинжал. Он приостановился на опушке ее плоти, она почувствовала, как член на мгновение замер, коснувшись ее темной шелковистости. Но он двинулся дальше. Он глубоко, сильно и нетерпеливо вошел в нее, и это оказалось приятно. Их плотно вогнанные одно в другое тела двигались в едином ритме, они одинаково дышали, а потом она захотела, сама захотела больше, сильнее и дальше. И тогда она услышала, как оборвалась нить.

Кончив, он заплакал – впервые в жизни. Он не захотел покидать ее тело и оставался в нем сколько мог.

– Каждый день, я буду приходить каждый день, я врасту в тебя, – сказал он.

А она промолчала, глядя, как тень этого пахнущего оливами человека пляшет на голых стенах.

Она хотела заглянуть в его глаза, но они уклонились, они смотрели в пол, где ее уже не было. Она ждала, стоя перед ним полуголая и прекрасная, но раздерганный человек уже не смел взглянуть ни на ее лицо, ни на тело, которое взял, возможно, раз и навсегда.

Дети, маявшиеся на улице, хотели знать.

Анхела принялась стучать в дверь и ставни, она отшибла кулаки о белую штукатурку – выпачканные мелом, покрасневшие кулачки, разбитые кулачки десятилетней девочки, еще беспомощной перед мужским вожделением. Выбившись из сил, она повернулась к верному союзнику, к своему брату Педро. И тогда мальчик взял деревяшку с обугленным концом и стал рисовать.

Белый фасад стал для него полотном, на котором он, никогда не видевший кораблей, пришвартовал исполинский парусник. Наполненный ветром грот, великолепные корпус и нос.

Пока мальчик, стоя на плечах старших сестер, заканчивал верхнюю часть рисунка, Человек с оливами вышел из дома и двинулся прочь под равнодушно сияющим полуденным небом.

У его силуэта не было тени.