Сшитое сердце

22
18
20
22
24
26
28
30

Он принес парное молоко от своих коз и очень черствый хлеб, который они размачивали в своих чашках.

Дети смеялись в тени вьющихся цветов, радуясь, что наконец куда-то пришли. Одна только Мартирио держалась в стороне. Она не прикоснулась ни к хлебу, ни к молоку и смотрела на хозяина дерзко.

– Моя мельница – самая старая в этих краях, те, что живут внизу, построили ее на этом холме из-за ветра. Здесь он дует сильнее, чем везде, и мука у меня самая лучшая. Я вам ее дам. Вот увидите, такой нигде не найти. Сколько детишек! Такая радость! А эта дикарка не разговаривает, как и старшенькая? – прибавил он, показав на Мартирио. – Она тоже немая?

– Нет. У нее это пройдет! – ответила моя мать, приободрившись от упоминания о муке.

Старый мельник с удовольствием рассказывал о себе, вспоминал, сколько народу у него бывало в свое время, потом, не переставая говорить, разложил тюфяки для детей в примыкавшем к мельнице домике – и при этом не задал моей матери ни одного вопроса ни о ее странном наряде, ни о ее путешествии, за что она была бесконечно ему признательна.

Под вечер, когда Педро носился по саду, набивая карманы крупными кусками мела, которые торчали там и тут, будто сорняки, мельник, извинившись, удалился.

– Ветер поднимается, несколько дней было затишье. Это мой единственный противник и единственный товарищ, я боюсь безветренных дней. И стоит ему задуть, я всегда откликаюсь на его зов. Так что я вас оставлю, у меня много работы. Выспитесь хорошенько, вам предстоит долгий путь до этих людей. В последнее время они меня забросили.

Все улеглись и тотчас уснули под защитой мельничных крыльев. Улыбка одинокого старика, его убогая мебель, словно присыпанная мукой, и молоко его коз внушали доверие.

Но среди ночи Мартирио проскользнула на мельницу, чтобы посмотреть на бледного человека за работой. Вместо зерна он собирался бросить под жернов большие куски мела.

– Больше не боишься меня? – не оборачиваясь, спросил он.

– Еще немного побаиваюсь. К вашему лицу не сразу привыкаешь.

– Я, значит, стал таким безобразным?

– Ты мелешь камни? – не ответив, спросила она.

– Хрупкий белый камень не портит моего жернова, весь западный склон этого холма легко рассыпается, оттуда я свои камни и беру.

– А мир? – снова спросила девочка.

– До вашего прихода я боялся, что его уже не существует. Я уже так давно один. Ночь светла, видишь хребет справа, как раз напротив моего холма? Так вот, прямо за ним лежала людная, обильная зерном равнина. Там когда-то начинался мир. Если взять левее, по дороге для мулов, не придется подниматься на вершины. Это не так уж далеко. Но никто больше не приходит снизу, а у меня нет сил выйти из моего сада, чтобы посмотреть, что случилось. Даже не знаю, там ли они еще. Если встретишь их – у тебя-то ноги быстрые, – скажи им, что я их жду, что старая мельница еще стоит и изголодалась по зерну! Расскажи им про здешний ветер.

Мартирио, ничего не обещая, задала еще один вопрос:

– Давно ли люди тебя позабыли?

– Ничто больше в этом мире не движется, кроме ветра, а в иные дни, когда и сам ветер умолкает, я плачу, – вздохнул странный, словно выбеленный мелом мельник, наполняя три мешка пылью.

– Это мешки, которые ты пообещал моей матери?