— Да.
— Судя по всему, немало. Путь к богатству всегда усыпан трупами.
У него вырывается смешок, а я чувствую, как бледнею.
— Я тебя огорчил, моя маленькая законопослушная девочка? — Он оценивающе прищуривается. — Полагаю, ты прочитала кое-что в газете. Мир, в котором живу я, не особенно отличается от мира политиков. Люди хотят власти, потому что думают, что она сделает их неприкасаемыми. И они готовы пойти на все, лишь бы эту власть у них не отняли.
— А твоя власть делает тебя неприкасаемым?
— Неприкасаемых не бывает. Верить в обратное — полная глупость. Власти всегда мало, в этом вся штука. Ее всегда хочется больше.
— Если так, тогда этот мир не особенно отличается от светского круга, — размышляю я, пытаясь разрядить обстановку и вспоминая негласную иерархию в Гаване и власть, которой мы обладали, шелестя юбками и щелкая веерами. Лучше уж это, чем воспоминания о трупах вдоль дороги, кружащих над ними насекомых, и запахах смерти и разложения, неизменно сопутствующих этой власти.
— Полагаю, нет. Я наблюдал за тобой в Гаване. Видел, как люди поворачивали головы, когда ты проходила мимо. Даже после семейного скандала вы остались силой, с которой надо считаться. В Нью-Йорке у тебя все будет отлично.
— Не уверена.
— Будет-будет. Но даже если ты там придешься не ко двору, плевать. Тебя все равно будут уважать.
— Потому что я твоя жена?
— Да.
— Мне бы твою уверенность, — сухо замечаю я.
— Это результат упорной борьбы, уверяю тебя. — Он наклоняется, точно хочет что-то сказать по секрету. — В юности я был довольно слабым. Я знаю, что такое бессилие и нищета, помню об этом и не хочу испытать это снова.
— А теперь все боятся тебя.
— Не все.
— Но многие.
Он не считает нужным возражать.
— И все же это как-то утомительно, — говорю я.
— Что ты имеешь в виду?