Последний поезд на Ки-Уэст

22
18
20
22
24
26
28
30

У меня трясется голова и клацают зубы.

Его движения такие быстрые, реакции настолько точные, что я начинаю подозревать, что все это время он притворялся и совсем не был так пьян, как хотел бы казаться.

Своей огромной лапищей он хватает меня за шею и поднимает мой подбородок так, что наши взгляды встречаются.

— Не ври мне.

— Я не вру. Правда, не вру. Отпусти меня.

— Чья ты жена?

Слезы застилают мне глаза, внутри вскипают страх и стыд.

— Твоя.

— То-то же. Заруби себе на носу. Еще раз услышу, как ты там с мужиками заигрываешь, не видать тебе ребенка как своих ушей. Поняла меня?

Он сдавливает мне лицо, так что голова начинает дергаться вверх и вниз, а потом, фыркнув, отпускает меня.

Я отступаю назад, радуясь передышке, а Том хватает меня за запястье, впиваясь пальцами в старые синяки.

У него это любимый прием: отпустить и дать мне свободу, а потом снова натянуть поводок, чтобы я опять оказалась в его власти.

— Это было неправильно, — шепчу я. — Не надо было позволять ему провожать меня до дома. Извини.

Его ногти вонзаются мне в кожу, от его вони меня мутит — желудок не выдерживает гремучей смеси из запахов рыбы, соли, пота и бурбона.

Умоляю, только не ребенка.

Том сильнее сдавливает руку, у меня подгибаются колени, зрение затуманивается, и, когда боль становится нестерпимой, перед глазами возникает черный туннель.

— Ты с ним больше не будешь видеться. Если он попытается заговорить с тобой, ты скажешь мне, и я разберусь.

Без толку спорить с ним насчет того, что это трудноосуществимо, что Джон, весьма вероятно, еще не раз придет в ресторанчик, — но в данный момент я готова пообещать и сделать что угодно, лишь бы прекратилась эта пронзительная боль.

Он сжимает руку еще сильнее.

Я оседаю на пол, прикрывая живот другой рукой, и тогда Том отпускает меня.