– Наверное, все же не просто парень. Он нравится тебе? – проницательно спрашивает она, успокаивающе поглаживая колено.
Нравится? Мне хочется истерически рассмеяться. Нравится. Какое пресное слово, чтобы описать то, что я испытываю к Благову. Кипящая смесь злости, отчаяния, желания, какой-то нездоровой одержимости – в этом нет ничего от «нравится», и все же это больше, чем я испытывала к любому другому человеку в жизни. Даже к Саше.
С момента возвращения из Сочи прошло почти трое суток. Он мне так и не позвонил. В первый день я не находила себе места, мастерски выдумывая причины, которые могли не позволить ему дать о себе знать. В моих фантазиях он потерял телефон, проспал весь день, попал в снегопад, сломал руку, ногу, в Сочи внезапно пропала связь. Чего только не придумывают наивные дурочки, чтобы оправдать равнодушие парня. Но поздно вечером Лена обновила ленту в соцсети, и в галерее к новому посту я увидела его – здорового, с привычной насмешливой улыбкой, в той самой куртке, которую я оставила для него на ресепшене. Что бы ни происходило с ним с момента, когда я ушла из его заснеженного коттеджа, он не тосковал, и телефон был на месте.
Я помню это пугающее ощущение разверзшейся в моей груди дыры. Даже на расстоянии в тысячи километров он произвел на меня ошеломляющее впечатление, и с минуту я как мазохист таращилась на экран, не в силах отвести взгляд от его лица. Хищного, циничного, одуряюще привлекательного. Бьющая наотмашь сексуальность пробирала меня даже через экран телефона, и что-то странное творилось в этот момент с моим телом, потому что я испытывала одновременно жгучее тепло и леденящий холод.
– Я его ненавижу! – выплевываю я, чувствуя, как кровь бросается мне в лицо, а в груди становится тесно.
– Ох, – из маминого рта вылетает всего одно слово, даже не слово, а звук. Не знаю почему, но сейчас я действительно ее потрясла. – И что же случилось дальше?
– Я ушла, пока он спал. И вернулась с Сашей в Москву, – тихо говорю я, разглядывая свои ногти.
– А он? – мягко спрашивает мама.
– А он мне не позвонил, – не знаю почему, но произнести эту фразу мне дается тяжелее всего.
Это нелогично, глупо, жалко, но, несмотря на все, что я знала и читала о Благове, я слепо верила, что между нами все иначе. Для меня было иначе. Наверное, поэтому так больно осознавать, что я оказалась для него лишь развлечением, чтобы скоротать каникулы.
– Мира… – Мама протягивает руки и притягивает мою голову к своей груди. И от ее тепла, знакомого с детства запаха, безусловного принятия я ломаюсь.
Я держалась все три дня, не позволяя себе проронить даже слезинки, но сейчас оказываюсь не в силах преодолеть истерику. Где-то в глубине груди рождается рыдание, которое упорно прорывается наружу. Я стискиваю зубы, чтобы сдержать его, но все бесполезно. Первый всхлип вырывается с мучительным звуком, за ним – еще один и еще один, пока все мое тело не сотрясается под их бурным натиском, а эмоции входят в крутой штопор, грозящий разбить меня вдребезги.
Благову хватило десяти дней и щепотки обаяния, чтобы играючи сломать возведенные мною барьеры и заставить предать все мои принципы. Но еще меньше ему потребовалось, чтобы превратить меня в депрессивную неврастеничку. И для этого он не пошевелил даже пальцем.
Все долгие три дня мысли о нем преследовали меня как раздражающий зуд, как жар, лихорадка, от которой нет спасения. Он въелся мне под кожу. Забился в поры. Затуманил мозг. Я стараюсь избавиться от него, но не могу. Он повсюду, и я задыхаюсь.
Не знаю, сколько слез я выплакала у мамы на груди, прежде чем соленый поток начал иссякать, а на смену искрящей напряженности внутри пришла пустота.
Помню лишь, как рука мамы застыла в моих волосах, и я услышала ее испуганный шепот:
– Мира, кажется, у меня отошли воды.
Глава 22
– Правда, он красивый? – Мама разворачивает ко мне сверток с спящим младенцем и выжидательно заглядывает в глаза.
– Правда, мам, – отвечаю тихо, рассматривая крохотное сморщенное личико брата в обрамлении голубой пеленки. – Ты такая молодец.