Тяжелая корона

22
18
20
22
24
26
28
30

Затем я показываю ей свою старую комнату, оклеенную плакатами, подписанными Коби Брайантом и Джоном Стоктоном.

— А как насчет Майкла Джордана? — говорит она, поднимая бровь в мою сторону.

— Постера нет, но у меня есть одна из его карточек.

Я показываю ей свою баскетбольную карточку Fleer 1987 года.

— Они сейчас стоят целое состояние? — спрашивает она меня.

— Некоторые из них, не эта. Но я думал, что это было чертовски круто, когда я был ребенком.

Большая часть моей старой мебели все еще здесь, точно такая, какой она была раньше. Включая мою двуспальную кровать, на которой я обычно спал, свесив ноги с края. Я чувствую, что мы с Еленой оба смотрим на аккуратно заправленные покрывала, плотно натянутые на матрас. Между нами возникает забавное напряжение.

Я думаю о том, что моя юная версия меня умерла бы, если бы увидела такую великолепную девушку в моей спальне.

Я не уверен, о чем думает Елена.

Мы целовались на каждом из наших свиданий, но ни один из нас пока не продвинулся дальше. Я пытаюсь относиться с уважением к ее строгой семейной ситуации. Несмотря на мою дисциплину, каждый раз, когда я оказываюсь рядом с ней, я умираю от желания обхватить ее руками.

Чтобы отвлечься, я говорю:

— Позволь мне показать тебе музыкальную комнату.

Музыкальная комната моей матери находится на верхнем этаже дома. Это одно из самых красивых и залитых солнцем помещений с большими окнами из цветного стекла с трех сторон.

Ее пианино — великолепный Steinway, красное дерево коричневого цвета, оно украшено завитушками, цветами и виноградными лозами. В комнате все еще слабо пахнет ее духами и бумажным ароматом нотных листов.

Елена подходит к пианино с благоговейным трепетом.

— Это прекрасный инструмент, — говорит она.

— Мы настраиваем его каждый год, — говорю я ей. — Так что он должен звучать нормально.

Она колеблется рядом с плюшевой кожаной скамейкой, и я говорю:

— Проходи, садись.

Наблюдая, как она встает рядом, у меня мурашки бегут по коже.