– Послали боги побратима!
Радим отдернул занавеску так, что та чуть не сорвалась с палки.
– Златка!
Злата быстро распахнула дверь, и я услышала, что Радим просит ее принести капустные листы и ткань.
– Радим, я сам. Я пойду только… – начал было Альгидрас.
– Ты сам сейчас мне правду про ночь сказывать будешь.
Распахнутая было дверь захлопнулась с громким стуком. Я осталась стоять в покоях в ожидании, когда обо мне вспомнят. Ждать мне пришлось минут пятнадцать – не меньше. Я напряженно вслушивалась в негромкие голоса, но слов разобрать не могла. Только слышала, что Радим уже, похоже, не злится. Альгидрас говорил тихо, и тон его был успокаивающим. Затем я услышала голос Златы. Она говорила громче – не таясь, но слов я тоже разобрать не смогла, как ни старалась. А потом дверь скрипнула, и я отшатнулась. Но оказалось, что это всего лишь Злата. Она хмурилась.
– Злат, что там?
Она несколько секунд молча смотрела на меня, потом спросила:
– Олег от тебя вчера засветло ушел?
– Засветло? Нет! Темно было, а что случилось?
– Не знаю, – пробормотала Злата. – Я поутру проснулась, Радимушка уже у вас был. Ночью ничего не слышала, но девчонки сказали, что Радим еще ночью ушел. А Олег… Не заметила, что он левый бок бережет?
– Нет, – я помотала головой, и тут же в памяти всплыло то, как Серый после ухода Альгидраса бросался на забор и грыз брёвна. Мне еще тогда хотелось его успокоить. Точно так же билась собака Велены, когда я стояла за воротами дома, где жил Альгидрас. Выходит… вчера за стеной был кто-то чужой? Свет не горел… Альгидрас меня отвел, мы какое-то время были во дворе, потом вышла Добронега, а он ушел за ворота…
«Левый бок бережет»? Почему же мы все время говорим о неважном?
Дверь открылась, и на пороге появился хмурый Радим. Он кивнул Злате, и та молча вернулась в трапезную. Посторонившись, Радим быстро провел рукой по ее плечу. Злата на миг перехватила ладонь мужа. Я отвела взгляд. Почему-то меня каждый раз очень трогали их мимолетные жесты. Целый диалог в двух прикосновениях. Его неловкое «прости» и ее мудрое «да что уж там».
Радим вошел в комнату, мимоходом подвинул лампу в центр небольшого стола, поправил вышитую салфетку и, наконец, посмотрел на меня. Я почувствовала, что сердце сжалось. У Всемилы были проблемы. Ей нельзя было волноваться. И Радим делал все, чтобы избежать волнений. Я едва не задохнулась. Ему же нужно было не просто уберечь ее от стресса! Ему нужно было, чтобы никто не узнал! Вот почему в доме Добронеги не было ни одной помощницы из деревенских девчонок. Ведь никто не знал! Ни один человек не обращался со мной как с больной! Меня опасались, меня недолюбливали, надо мной открыто насмехались. Каким-то чудом Радиму удалось скрыть правду. Тут же вспомнилось, как меня не выпускали за ворота после обряда погребения, а потом накачали отваром. Я посмотрела в глаза Радиму, и у меня перехватило горло. В его взгляде было столько боли и беспомощности. Он должен был сейчас наказать сестру за легкомысленность, но он не мог. Он до последнего оттягивал воспитательные меры, сорвавшись сначала на Злате, а потом на Альгидрасе. Что же он чувствовал все те месяцы, когда считал, что Всемила попала в плен? Ведь он понимал, что там никто не берег ее и не осторожничал. Что он почувствовал, получив срезанную косу сестры? Я сглотнула, и мне нестерпимо захотелось обнять Радима, пообещав, что все будет хорошо. Соврать, так же, как Альгидрас соврал Злате полчаса назад.
– Всемилка, – наконец проговорил Радим. Его голос прозвучал глухо. – За ворота ночью ни ногой! Ни к Миролюбу, никуда. Поняла?
– Поняла, – кивнула я, почувствовав стыд. Почему-то до этого я не представляла, что мне будет нестерпимо стыдно оттого, что может подумать обо мне Радим.
– Миролюб повинился, что это он тебя позвал… на звезды посмотреть, – откашлявшись, продолжил Радим.
Я мысленно извинилась перед Миролюбом, которому тоже, видимо, перепало.