Он резко замотал головой. Хотелось бы думать, что уверенно, а не отгоняя сомнения от всех присутствующих.
– А ты… Я понимаю, что не имею права спрашивать, но ты… принимал уже ритуальный кинжал?
Он на миг сморщил переносицу и только потом кивнул, не глядя на меня.
– Подожди, но… ты ведь говорил, что у тебя не было жены.
Мало того, что мне до сих пор восемнадцать лет казались весьма несолидным возрастом для брака, так он еще и сам говорил.
– Я и не говорю, что у меня была жена. Этот ритуал не имеет отношения к людскому союзу.
– Прости, я все равно не понимаю. Но мучить тебя мне неловко, – закончила я, хотя многое бы отдала сейчас, чтобы узнать подробности.
Альгидрас снова посмотрел на Серого, который опять принялся рыть громадную яму в земле. Клад он там ищет, что ли? Вот что с того, что я бы успела его помыть? Грязнуля лохматый!
– У многих народов есть ритуалы посвящения, – медленно произнес Альгидрас, и я повернулась к нему. – Мальчик становится мужчиной. У хванов это союз перед богами со жрицей.
Боже, как неловко-то вышло. Вот куда любопытство меня завело. Я поплотнее закуталась в шаль, кашлянула, а он продолжал, словно не замечая моего смущения:
– Нож – часть ритуала. Женщина вручает себя своему мужчине.
Теперь настала моя очередь неловко тереть нос.
– А жрица одна для всех?
Альгидрас как-то странно отреагировал на мой вопрос. Он не то чтобы дернулся, но весь словно напрягся. При этом я вдруг поняла, что вообще не чувствую сегодня его эмоций. Все-таки он как-то научился закрываться.
– Несколько, – размыто ответил он.
– Понятно.
Мы замолчали. Альгидрас внимательно разглядывал Серого, который был похож на домашнего питомца голема, а я думала о том, что жрица – это же не жена. Это славно. Потому что в момент, когда Альгидрас ответил, что использовал ритуальный нож, я вдруг поняла, что чувствую что-то подозрительно похожее на ревность. Когда он сутки назад скороговоркой перечислял мне факты своей биографии: жены нет, детей тоже, равно как и невесты, – я почувствовала смутное удовлетворение. Тогда я не придала этому значения, но сейчас, когда в истории появилась женщина, которая могла бы многое для него значить, я напряглась не на шутку.
Славно, что все так разрешилось. Жрица. Обряд. Его же все проходят. Я покосилась на хванца, скользнув взглядом по закушенной в задумчивости губе. Интересно, а он целовался со жрицей? Это входит в часть обряда? Или же нет? Ведь, если допустить, что он не врет, кроме этой самой обрядовой жрицы у него не было никаких серьезных отношений. Потому что вдруг оказалось, что он не любимый младший сын старосты, а ребенок, рожденный против всех законов и принятый в семью от безысходности. Вряд ли он был любимцем девушек. Мне было неловко за такие нелепые мысли, но при этом я понимала, что если всерьез начну обдумывать все то, что сегодня узнала, то скоро свихнусь. Я не могла принимать смерть и боль так обыденно, как делали это они, и не была уверена, что когда-нибудь смогу. Потому и думала обо всяких глупостях, цепляясь за них с упорством помешанной.
– Миролюб сказал, что ты хорошо владеешь ножом, – проговорила я. – Ты тоже сказал, что Харим тебя научил; почему же свирские воины говорят, что ты плох в бою?
Альгидрас вынырнул из задумчивости и посмотрел на меня, а я поняла, чт