– То есть я хотела сказать, что они так… про ближний бой. Прости.
Альгидрас неожиданно усмехнулся:
– Ну так они правы. Я и правда не боец. Я хорошо стреляю из лука. Но это бой на расстоянии. В ближнем бою здесь бьются на мечах, топорах или кулаках. От ножа против кольчуги пользы чуть. Есть неприкрытые места: запястья, ноги, лицо. Но то на словах. На деле же – лишь метнуть. Это тоже издали. Для топора и меча во мне нет ни роста, ни силы. Я, наверно, что-то смогу, но на деле, думаю: я вправду худший воин из дружины Радимира.
– Ты не обиделся?
– На правду?
– А у меня еще для тебя кое-что есть, – решила я сменить тему.
Альгидрас нервно рассмеялся и пробормотал по-хвански что-то рифмованное.
За последние полчаса я слышала больше хванской речи, чем за все эти недели.
– Что ты сейчас сказал?
– Детская потешка. В ней обращаются к духу моря, чтобы он успокоил волны и они перестали выбрасывать на берег сокровища.
Я улыбнулась:
– Знаешь, хванская речь очень красивая. Похожа на песню.
Он посмотрел на меня и тоже улыбнулся.
– Никто так не говорил.
– Потому что вы тут все только о войне да о войне. А я бы хотела выучить твой язык.
Сказав это, я вдруг с удивлением осознала, что и правда хотела бы.
– Я говорю на нескольких, – продолжила я и только тут заметила, что Альгидрас весь подобрался, словно в моих словах было что-то плохое. – Что опять не так?
– Не нужна тебе хванская речь. На ней никто не говорит больше. Я – последний в роду. Да и то, как видишь, хванец я только наполовину. И, видят боги, не на лучшую.
– Зачем ты так?
В словах было столько неприкрытой горечи, что мне захотелось заткнуть уши, а Альгидрас жестко продолжил: