Он положил сверток на колени, даже не пытаясь развернуть, и начал разглядывать его так, будто через ткань мог понять, что там внутри. Пауза затягивалась.
– Там… – начала я и с ужасом поняла, что понятия не имею, что там.
– Развяжешь? – мягко попросил Миролюб, и я на миг вскинула на него взгляд.
Казалось, что он спокойно смотрит на сверток, но я заметила, как напряжены его плечи и сжаты челюсти. И это совершенно не вязалось с мягкостью его тона. Вновь, как тогда на берегу с Альгидрасом, я почувствовала, что сделала что-то ужасное, но что именно, понять не могла. Я начала торопливо развязывать ленту, даже не додумавшись снять сверток с его колен. Миролюб часто дышал у моего уха, а я готова была провалиться сквозь землю, пока неловко распутывала тесьму, проклиная себя за то, что мне вздумалось затянуть бантик потуже. Болтался он, видите ли!
И только развязав с трудом поддавшуюся тесемку, я поняла, что просьба была странной. Почему он сам не развязал?
– Вот, – я развернула тряпицу.
В глаза бросилась вышивка, и я сразу поняла, что вышивала ее именно Всемила. Она действительно была мастерицей. Недаром княжич привез ей подарок для рукоделия. Миролюб осторожно вытянул из свертка рубаху, чуть отклонился от стола и взмахнул ею в воздухе. Рубаха была белоснежной, с вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Откуда-то я знала, что эта вышивка – оберег.
– Мастерица, – восхищенно произнес Миролюб, и напряжение словно покинуло комнату.
Он снова встряхнул рубаху в воздухе, чтобы та расправилась и ее можно было рассмотреть. Князь протянул руку за подарком, и Миролюб передал ему рубаху, а меня внезапно озарило, что именно было неправильным во всем этом. Миролюб проделывал все это одной рукой. Затаив дыхание, я опустила взгляд на левую руку княжеского сына. Рукав беленой рубахи скрывал пустоту.
Я сглотнула, только сейчас осознав, что именно не понравилось Всемиле в этом человеке, почему не прельстила красивая внешность, и почувствовала, что краснею. Так вот почему Добронега завязала такой слабый узел на подарке! Чтобы Миролюб мог развязать его одной рукой, а я… Мне тут же захотелось извиниться и объяснить, что я случайно, но я вспомнила, как он боролся с собой, прежде чем попросить меня развязать тесьму, и малодушно смолчала. Вместо этого рывком распахнула подаренную шкатулку и сделала вид, что изучаю содержимое. Краем уха я слышала, как Любим хвалит вышивку Всемилы, а Злата поддакивает и расписывает мастерство сестры Радима. Добронега же тем временем обратилась к Миролюбу с каким-то вопросом, и они вновь стали разговаривать о пустяках. А я все сидела, ссутулившись над шкатулкой, и думала, что для них произошедшее выглядело так, будто я специально затянула узел, чтобы еще раз напомнить Миролюбу о его увечье.
Дареная рубаха вернулась к Миролюбу и перекочевала в его суму. Теперь я только удивлялась, как же сразу не заметила, что он однорук. Сейчас это прямо бросалось в глаза, хотя действовал он одной рукой очень уверенно, словно давно свыкся со своим увечьем. Я задумалась: откуда оно? Врожденное или же он потерял руку в бою? Снова что-то смутное всколыхнулось в мозгу, однако тут же пропало.
Ко мне больше никто не обращался, и я сидела молча, слушала разговоры, которые то и дело прерывались звонким смехом Златы, и боролась с тошнотой, усиливавшейся от запаха еды. Тошнило меня, по всей видимости, от самой себя.
Как и следовало ожидать, вскоре разговор коснулся недавней трагедии. По словам князя, корабль Будимира «вышел из столицы две седмицы назад и сгинул в море». Радим слушал молча, все больше хмурясь, Златка нервно покусывала согнутый палец, а Миролюб разглядывал кубок с вином. Лица князя я не видела – он рассказывал о случившемся, повернувшись к Радимиру, но в его голосе звучала горечь. Я подумала о неведомом Будимире, который, вероятнее всего, погиб от рук кваров, вспомнила о том, с каким уважением и трепетом отзывался о нем Радим, ведь этот воин воевал еще с его отцом, и меня снова накрыло осознанием, что это все не выдуманная история. Это настоящий человек. И его смерть тоже была настоящей.
– Понять не могу, как так вышло, – едва слышно проговорил Радим, когда князь закончил.
– Ты говоришь, лодья цела? – впервые за весь рассказ подал голос Миролюб.
Радим прищурился, задумавшись.
– Мачту меняли и борт латали недавно. Но в другом целехонька. Сами потом можете поглядеть.
– Будимир не мог отдать свою лодью без боя, – твердо сказал Миролюб, и Радим кивнул, подтверждая его слова, а потом добавил:
– Год назад, когда у костра рядом сидели, Януш мой спросил у Будимира, что бы тот сделал, коли понял бы, что не выиграет бой на своей лодье. Кому бы другому Будимир за тот вопрос шею свернул, да Януша любит, – Радим запнулся, но так и не сказал «любил», и его никто не поправил. – Так Будимир ответил, что не бывать такому дню, когда он не победит врага на своей палубе, – задумчиво закончил Радимир.
– Говорят, заговоренный он от смерти на своей лодье, – негромко произнесла Злата.