Она ахает, но как только оказывается в моих объятиях, кладет голову мне на грудь и вздыхает.
— О! Теперь ты теплый. Раньше ты был холодным.
Даже мой хвост обвивается вокруг нее, страстно желая соприкоснуться с этим милым, совершенным созданием.
— На самом деле я не каменный, — по крайней мере, не сейчас. Теперь, когда она почти полностью обратила процесс окаменения вспять за одну ночь. Утром я снова превращусь в камень, как делал с тех пор, как был проклят. На данный момент я из плоти и крови, как и любое другое существо. Ну, в основном. За исключением ног. За исключением шрамов, которые тянутся вверх и вниз по правой стороне моего тела. Непогода не пошла мне на пользу. До сих пор это меня не беспокоило. Не тогда, когда я думал, что сдамся, в конце концов рассыпавшись в прах. Теперь мне интересно, насколько отвратительным она меня находит.
Женщина слегка покашливает.
— Что ж, это, безусловно, интересный способ познакомиться. Надеюсь, я не помешала тебе спать или что-то в этом роде.
Я смеюсь.
— Посмотри на себя. Принцесса, ты можешь мешать мне в любую чертову ночь, и я буду чувствовать, что мне повезло. Но нет. Горгульи спят днем.
Она не отталкивает меня и не пытается освободиться. Меньше чем через полминуты она говорит со мной так, как будто это самая естественная вещь в мире. Чертовски похоже на то. Я не могу представить себе ничего более совершенного, чем чувствовать, как ее мягкие изгибы прижимаются ко мне, и вдыхать ее аромат. У моего бедра подергивается член, и да, хорошо, я могу представить одну вещь, которая могла бы быть более совершенной.
Это все, что нужно: мысли забредают на опасную территорию, и я представляю, как поднимаю ее, пока она не сможет обхватить ногами мою талию, и помогаю ей опуститься на член. Боже, он утолщается и набухает между нами, и я уверен, что она тоже его чувствует. На мне только крошечная набедренная повязка. Я больше не чувствую ни холода, ни жары. Это означает, что ничто не помешает неуправляемому органу ткнуть ее в живот, как какому-нибудь зверю.
Я должен отпустить ее. Я действительно должен, но я не могу заставить свое тело повиноваться. Вместо этого я притягиваю ее еще ближе и вздрагиваю, когда ее мягкость соприкасается с теми местами, где я тверд и возбужден.
— Как я могу называть тебя, принцесса? — ее зовут Джесси, но я с трудом могу признаться, что пялился на нее две ночи, даже сейчас.
Она улыбается мне, и я клянусь, что в изгибе ее губ есть лукавство.
— Ну, вообще-то, мне очень нравится принцесса. Но, полагаю, ты мог бы звать меня Джесси. Если хочешь. А как насчет тебя? Как тебя зовут? Или у горгулий нет имен?
— У нас есть имена, — будь я проклят, если могу вспомнить его прямо сейчас. Не с ощущением, как она прижимается ко мне, которое пробегает по каждой жилке в моем теле, разжигая пламя. Не с ней, спрятанной под моими крыльями, как будто ей здесь самое место.
Джесси смеется.
— Ну и? Ты собираешься сказать мне его?
— У-Уильям, — клянусь Пресвятой Девой, я запинаюсь о собственный язык, как будто никогда раньше не видел женщины. — Уильям дю Бюиссон, к твоим услугам.
Она приподнимает бровь.
— Что-то подсказывает мне, что ты действительно это имеешь в виду, Уильям. Кстати, спасибо, что спас меня.