— Помещу это на вершину своего распорядка.
Дрожь сотрясает мое тело, и он кивком головы указывает на спальню.
— Иди, обсохни. Я заварю чай.
— Ты готовишь чай?
Слегка кривя губы, он направляется на кухню.
— Возможно, ты этого не знаешь, но в глубине души я англичанин. Научиться правильно заварить чашку чая — это один из первых уроков жизни.
И тут я вспоминаю, что Джон из очень богатой британской семьи.
— У тебя слабый акцент и появляется он в неожиданные моменты.
Может, потому что он провел детство между Нью-Йорком и Англией. Но реакция Джона говорит о другом.
Его гримаса настолько незаметная, что я почти упускаю.
— Когда мы организовали группу, я очень сильно старался избавиться от акцента. Может, слегка перегнул, стремясь к успеху.
— Но почему? — Когда акцент проявляется, это звучит мило.
Джон поворачивается ко мне спиной. И, наконец, безрадостно отвечает:
— Для британца акцент является определяющим. Как только открываешь рот, чтобы заговорить, люди сразу понимают, откуда ты. Мои родители заносчивые снобы. Они ненавидели все, что я делал и кем пытался стать.
Джон останавливается у кухонной стойки и, задумавшись, смотрит на шкафчики. Напрягает плечи, вынуждая мышцы под рубашкой выпирать. А потом смотрит на меня и улыбается беззаботно и даже немного дерзко.
— Поскольку они делали все возможное, чтобы удалить меня из семьи, я решил отплатить им тем же.
Господи. Сострадание давит мне на грудь и заставляет обнять Джона. Я знаю все о том, как быть брошенной и сдерживать ярость, которая за этим следует. Я могла бы рассказать ему, поделиться кусочком своей боли. Но еще мне знаком язык тела, и его отчетливо кричит: «Пожалуйста, отвали». К тому же, не предполагалось, что между нами будет искренность и откровенность. Он ясно дал понять это, убежав с вечеринки. Так что последнее признание, должно быть, заблуждение, ошибка, вызванная моим любопытством.
Поэтому я отыгрываю свою роль и вместо этого шучу.
— Ты — англичанин в Нью-Йорке.
Джон смотрит на меня с каменным, непонимающим выражением лица, а потом медленно улыбается.