Доверься мне

— Я испытываю искушение показать тебе сумасшествие, но для продвинутых трюков у нас не тот самолет. Этот предназначен для базовых.

Решаю поверить ей на слово. Вряд ли стоит сообщать, что я тверд, как долбаное бревно, что прямо сейчас нахожу ее чертовски сексуальной и что мне трудно сосредоточиться. Какого черта я сказал ей, что мы не будем торопиться?

Стелла становится спокойной, как скала, и это стоит увидеть. Ловкими движениями она поднимает нас выше в практически вертикальное положение. Ощущения странные, гравитация прижимает меня к спинке сиденья, а в поле зрения нет ничего, кроме синего неба. Мы поднимаемся до тех пор, пока не замедляемся. Кажется, все остановилось… мгновение жуткой тишины. Двигатель явно работает на полную мощность, но мы как будто заглохли.

Это вроде как ужасает. Но Стелла все еще спокойна, и я чувствую себя в полной безопасности.

Затем внезапно самолет резко поворачивает влево примерно на девяносто градусов. И мы падаем, словно ныряя вниз. Я ничего не могу с собой поделать, кричу, как на американских горках. Земля стремительно несется на встречу, а потом перестает. Мы возвращаемся наверх, крутимся, верх и низ меняются местами. Мои внутренности перемешиваются, мышцы на шее напрягаются, а голова похожа на шар для боулинга. Это просто потрясающе.

Стелла снова направляет самолет в небо. Выше, выше, выше… и еще выше. У нее поднимаются волосы. Когда мы делаем петлю, желудок подкатывает к горлу. Я снова кричу, смеюсь, едва живой в этот момент.

Она выравнивается, и мне требуется минута, чтобы сориентироваться. У меня кружится голова, и кровь пульсирует в жилах, но я бы с радостью остался здесь со Стеллой и смотрел, как она делает петлю за петлей.

— Восприму эту реакцию как то, что тебе нравится, — говорит Стелла, ее голос в наушниках звучит тихо и со скрипом.

— Нравится? Я в восторге!

— Я тоже. — Со светящимся от счастья лицом она направляется вдоль бледной полоски пляжа, огибающего Лонг-Айленд. — Здесь я чувствую себя свободной, в прямом смысле вдали от мира. Но и компетентной. В самолете я все полностью контролирую. Выполнение маневров требует идеальной точности. У меня нет времени, чтобы сосредоточиться на чем-то другом. И это тоже дарит ощущение свободы.

— Понимаю. Так же я чувствую себя в музыке. Это погружает в момент, где нет ничего другого. Я не чувствую себя тем, кто лажает, потому что хорош в этом. — Я бросаю на нее взгляд. — Наверное, это звучит кичливо.

— Нет. Это правда. Ты хорош. Напускная скромность гораздо сильнее раздражает и говорит о тщеславии. — Она кривит нос. — Нет ничего хуже, когда кто-то притворяется, что не так хорош в чем-то только для того, чтобы его переубеждали.

— Большинство музыкантов, которых я встречал, знают, что они достойные, но все равно хотят, чтобы люди рассыпались в похвале. В этом смысле мы самонадеянны.

— Ты хочешь, чтобы я пела тебе дифирамбы, Блэквуд?

— Заманчиво. Но зависит от того, во что ты в это время будешь одета.

Стелла фыркает.

— С этим придется подождать. Буря надвигается быстрее, чем предсказывали синоптики. — Появившиеся на горизонте тучи приближаются. — Давай возвращаться.

Я наблюдаю, как Стелла делает свое дело, разговаривая с управлением воздушным движением, маневрируя по направлению к взлетно-посадочной полосе. Но когда мы готовимся зайти на посадку, и Стелла получает разрешение, она поворачивается ко мне.

— Хочешь посадить нас?

— Что? Я?