– Но они не спали, старик, – сказал Фусия. – Их было двое, и они играли в кости. Ну и обалдели же они, когда увидели нас.
Ирикуо направил на них револьвер: пусть отпирают ворота, суки, не то он изрешетит их пулями. И если только вздумают кричать, он их, ублюдков, тут же пришьет, да поживей, или он всадит в них всю обойму.
– Свяжи их, япончик, – сказал Чанго. – Их же ремнями свяжи. И в рот засунь галстук. Быстрее, япончик, быстрее.
– Ворота не отпираются, Чанго, – сказал Ирикуо. – Ни один ключ не подходит. Горим, ребята. Близок локоть, да не укусишь.
– Не может быть, какой-нибудь должен подойти, попробуй еще, – сказал Чанго. – Что ты делаешь, парень, зачем ты их топчешь ногами?
– А зачем ты их топтал ногами, Фусия? – сказал Акилино. – Не понимаю, ведь в такую минуту человек думает только о том, чтобы сбежать.
– Я был зол на всех этих псов, – сказал Фусия. – Как они с нами обращались, старик! Знаешь, я их так отделал, что они попали в больницу. В газетах писали про жестокость японцев, про восточную мстительность. Мне смешно было это читать, Акилино, ведь я никогда не выезжал из Кампо Гранде и был таким же бразильцем, как всякий другой.
Теперь ты перуанец, Фусия, – сказал Акилино. – Когда я с тобой познакомился в Мойобамбе, ты еще мог сойти за бразильца, у тебя был немножко странный выговор. А теперь ты говоришь как здешние.
– Я ни бразилец, ни перуанец, – сказал Фусия. – Дерьмо, подонок – вот кто я теперь, старик.
– С чего ты так озверел? – сказал Ирикуо. – Зачем ты их избил? Если нас схватят, они спустят с нас шкуру.
– Ладно, сматываемся, сейчас не время спорить, – сказал Чанго. – Мы с Ирикуо спрячемся, а ты, япончик, поскорей уводи машину и гони к нам.
– На кладбище? – сказал Акилино. – Это не по-христиански.
– Они были не христиане, а бандиты, – сказал Фусия. – В газетах писали, что они пришли на кладбище грабить могилы. Таковы люди, старик.
– А ты угнал машину у турка? – сказал Акилино. – Как же так получилось, что их схватили, а тебя нет?
– Они всю ночь прождали меня на кладбище, – сказал Фусия. – Полиция схватила их на рассвете. А я уже был далеко от Кампо Гранде.
– Значит, ты их предал, Фусия, – сказал Акилино.
– А разве я не предал всех на свете? – сказал Фусия. – Как я поступил с Пантачей и с уамбисами[31]? Как я поступил с Хумом, старик?
– Но ведь тогда ты не был плохим человеком, – сказал Акилино. – Ты сам говорил, что был честным парнем.
Пока не попал в тюрьму, – сказал Фусия. – Там я перестал быть честным.
– А как ты очутился в Перу? – сказал Акилино. – Ведь Кампо Гранде, должно быть, где-то очень далеко.