– Неужели тебе безразлично, что девочки опять будут жить в сраме и грехе? – сказала начальница. – Что они забудут все, чему научились здесь?
– Душа у тебя по-прежнему языческая, хотя ты говоришь по-христиански и уже не ходишь голой, – сказала мать Анхелика. – Ей это не только безразлично, мать, она для того их и выпустила, чтобы они снова стали дикарками.
– Им хотелось уйти, – сказала Бонифация. – Они вышли во двор и подошли к калитке, и по их лицам я поняла, что им хочется уйти вместе с теми двумя, что прибыли вчера.
– И ты им потрафила! – закричала мать Анхелика. – Потому что ты на них злилась! Потому что из-за них тебе приходилось работать, а ты не любишь работать, лентяйка! Окаянная тварь!
– Успокойтесь, мать Анхелика, – сказала начальница, вставая.
Мать Анхелика приложила руку к груди, провела ладонью по лбу: ложь выводит ее из себя, она очень сожалеет, мать.
Так получилось из-за тех двоих, которых ты привезла вчера, мамуля, – сказала Бонифация. – Я не хотела, чтобы и остальные ушли, я собиралась отпустить только этих двоих, потому что мне стало их жаль. Не кричи так, мамуля, а то захвораешь, когда ты злишься, на тебя всегда нападает хворь.
К тому времени, когда Бонифация и воспитанницы, ходившие на свалку, возвращаются в миссию, мать Гризельда со своими помощницами успевает приготовить завтрак: фрукты, кофе и булки собственной выпечки. После завтрака воспитанницы идут в часовню, занимаются Священной историей и катехизисом и учат молитвы. В полдень они возвращаются на кухню и под руководством розовощекой, хлопотливой и словоохотливой матери Гризельды готовят обед, который состоит из овощного супа, рыбы, маниоковой каши, хлебцев и дистиллированной воды. После обеда воспитанницы могут часок побегать по двору или посидеть под деревом в саду. Потом они идут в классную. Новеньких мать Анхелика учит испанскому языку, алфавиту и цифрам. Начальница ведет уроки истории и географии, мать Анхела преподает рисование и рукоделие, а мать Патросиния – математику. Под вечер монахини и воспитанницы читают молитвы в часовне, после чего девочки снова разбиваются на группы для работы на кухне, в саду, в кладовке, в столовой. Ужин у них более легкий, чем завтрак.
Чтобы уговорить меня, они рассказывали мне о своих родных местах, – сказала Бонифация. – Они сулили мне все на свете, и мне стало их жалко, мать.
– Ты даже врать не умеешь, Бонифация, – сказала начальница с возмущенным жестом и снова сложила руки, мелькнувшие в синеватом сумраке, как белые птицы. – Девочки, которых мать Анхелика привезла из Чикаиса, не говорят по-христиански. Видишь, как ты напрасно грешишь?
– Я говорю по-язычески, мать, только ты этого не знала. – Бонифация подняла голову, и из-под шапки волос на миг блеснули два зеленых огонька. – Я слушала изо дня в день, как девочки говорят между собой по-своему, вот и сама научилась, а тебе не сказала.
– Врешь, окаянная, – вскричала мать Анхелика, а начальница слегка всплеснула руками. – Смотрите, мать, что она теперь выдумала. Разбойница!
Но тут ее прервало, как дикий вызов, раздавшийся из темноты, рычание, урчание, хрипение, перемежающееся высокими, скрипучими звуками, словно в кладовой притаился зверь, который выдал себя, внезапно рассвирепев.
– Видишь, мамуля? – сказала Бонифация. – Разве плохо я говорю по-язычески?
Каждый день перед завтраком монахини и воспитанницы слушают мессу. Служат ее иезуиты из соседней миссии, обычно отец Венансио. По воскресеньям открываются боковые двери часовни, чтобы на службе могли присутствовать жители Санта-Мария-де-Ньевы. Местные власти никогда не пропускают воскресную мессу, а иногда приходят и окрестные крестьяне, каучеро[37] и полуголые агваруны, которые теснятся в дверях. По вечерам мать Анхелика и Бонифация приводят воспитанниц на берег реки и позволяют им плескаться в воде, ловить рыбу, лазить на деревья. По воскресеньям завтрак бывает более обильным, чем в будни, и обычно включает мясо. Воспитанниц в миссии около двадцати, в возрасте от шести до пятнадцати лет. Все они агварунки. Впрочем, иногда среди них оказывается девочка из племени уамбисов или даже шапра. Но это случается нечасто.
– Мне неприятно, Акилино, что от меня никакой пользы, – сказал Фусия. – Я бы хотел, чтоб все было, как раньше. Помнишь, как мы чередовались?
– Помню, приятель, – сказал Акилино. – Еще бы мне не помнить, ведь благодаря тебе я и стал тем, кто я есть.
– В самом деле, если бы я не приехал в Мойобамбу, ты бы до сих пор ходил из дома в дом и продавал воду, – сказал Фусия. – До чего ты боялся реки, старик.
– Я только Майо боялся, потому что мальчишкой чуть не утонул в ней, – сказал Акилино. – А в Румийаку я всегда купался.
– В Румийаку? – сказал Фусия. – Она протекает через Мойобамбу?