– Даже те, что живут на Мараньоне и на Укайяли, дон Хулио, – сказал дон Фабио. – Я думал – вот это деловой человек, под стать сеньору Реатеги.
– Помнишь, как мы сожгли твои карты? – сказал Акилино. – Никуда они не годились, те, кто делает карты, не знают, что Амазония вроде женщины с горячей кровью – не лежит спокойно. Здесь все движется с места на место – реки, животные, деревья. Ну и сумасшедшая нам досталась земля, Фусия.
– Он и сельву прекрасно знает, – сказал дон Фабио. – Когда он вернется с Верхнего Мараньона, я вас представлю ему, и вы станете добрыми друзьями, сеньор.
– Здесь, в Икитосе, мне все рассказывают о нем чудеса, – сказал Фусия. – Мне очень хочется с ним познакомиться. Вы не знаете, когда он приедет из Санта-Мария-де-Ньевы?
– У него там дела, да и губернаторство много времени отнимает, но он все-таки иногда вырывается и приезжает, – сказал дон Фабио. – У него железная воля, сеньор. Он унаследовал ее от отца, тоже замечательного человека. Во времена процветания Икитоса это был один из крупнейших скупщиков каучука. Когда разразился кризис, он пустил себе пулю в лоб. Реатеги были разорены дотла. Но дон Хулио своими силами, без всякой поддержки, встал на ноги. Говорю вам, это человек железной воли.
– Однажды в Санта-Мария в его честь устроили завтрак, и я слышал его речь, – сказал Акилино. – Он с большой гордостью говорил о своем отце, Фусия.
– Это была одна из его любимых тем, – сказал Фусия. – Когда мы работали вместе, он тоже по всякому поводу ссылался на отца. Ах этот пес Реатеги! Я ему всегда завидовал, старик.
Такой чистенький, такой обходительный, – сказал дон Фабио. – Подумать только, что я его ублажал, лизал ему пятки. Когда он входил в гостиницу, кошка и та от радости хвост задирала. Что за проклятый человек, дон Хулио!
– Ну и штуки ты откалываешь на прощание, Фусия, – сказал Акилино. – В Кампо Гранде измордовал стражников, а в Икитосе убил кошку.
– По правде сказать, дон Фабио, это мне кажется не столь важным, – сказал Хулио Реатеги. – О чем я сожалею, так это о том, что вам придется выплачивать мне эти деньги.
Но ему это очень больно, дон Хулио. Этот негодяй сделал удавку из простыни и повесил ее на сетке от москитов. Войти в комнату и вдруг увидеть, как она болтается в воздухе, оцепеневшая, с выкаченными глазами, – это ужасно. Такую бессмысленную злобу он не может понять, дон Хулио.
– Человек делает, что может, чтобы жить, и я понимаю тебя, когда ты воруешь, – сказал Акилино. – Но зачем ты удавил кошку? Со злости, оттого, что у тебя не было деньжат, чтобы начать дело?
– И из-за этого тоже, – сказал Фусия. – А кроме того, от этой паскуды воняло, и она столько раз мочилась в мою постель.
А кроме того, это в духе азиатов, дон Хулио, у них самые гнусные обычаи, он недавно узнал, например, что китайцы в Икитосе, кто бы мог подумать, держат кошек в клетках, откармливают их, поят молоком, а когда они разжиреют, кладут их в котел и едят, сеньор Реатеги. Но он хочет теперь поговорить о покупках, дон Фабио, для этого он и приехал из Санта-Мария-де-Ньевы, хватит толковать о печальных вещах, ну как, он купил?
– Все, что вы велели, дон Хулио, – сказал дон Фабио. – Зеркальца, ножи, материю, бусы, и все с большой скидкой. Когда вы уедете на Верхний Мараньон?
– Я не мог один забраться в глушь и заняться торговлей, мне нужен был компаньон, – сказал Фусия. – И после этой истории искать его надо было подальше от Икитоса.
– Поэтому ты и приехал в Мойобамбу, – сказал Акилино. – И подружился со мной, чтобы я сопровождал тебя в разъездах по племенам. Так что ты пошел по стопам Реатеги, когда еще не стал его служащим, когда еще и в глаза его не видел. Ты только и говорил о деньгах, Фусия: поедем со мной, Акилино, через год ты разбогатеешь, ты мне прожужжал уши этой песней.
– Да, разбогатели, – сказал Фусия. – Я положил на это дело больше сил, чем любой другой, себя не жалел, рисковал, как никто, и вот чем все кончилось. Разве это справедливо, Акилино?
– Все в руках Божьих, Фусия, – сказал Акилино. – Не нам об этом судить.
Теплым декабрьским утром в Пьюру прибыл никому не известный человек. Верхом на муле, который едва тащился, в широкополой шляпе и легком пончо, он внезапно вынырнул из дюн, что тянутся к югу от города. С какой радостью, должно быть, он увидел на заре, когда с неба льется красноватый свет и кажется, будто языки пламени поползли по пустыне, первые заросли кактусов, опаленные солнцем рожковые деревья, белые домики Кастильи, которые чем ближе к реке, тем теснее жмутся друг к другу. Пришелец направился к городу, который уже показался на другом берегу, сверкая, как зеркало. Он пересек единственную улицу Кастильи, еще безлюдную в этот час, и, подъехав к Старому мосту, спешился. С минуту он смотрел на тот берег – на мощеные улицы, на дома с балконами, на мириады песчинок, висевших в воздухе, на массивную башню собора с черным, как сажа, колоколом, и на зеленые пятна ферм, что на северной окраине тянутся вдоль русла реки по направлению к Катакаосу. Потом он взял мула за повод, перешел через Старый мост и, похлопывая себя хлыстом по ногам, двинулся по главной улице города, которая ведет, прямая и красивая, от реки к Пласа де Армас. Добравшись до площади, он остановился, привязал мула к тамариндовому дереву, сел на землю, опустил поля шляпы, чтобы укрыться от песка, который безжалостно колол ему глаза. Должно быть, он проделал далекий путь – движения у него были медленные, усталые. Когда кончился песчаный дождь, и на Пласа де Армас, залитой солнцем, показались первые прохожие, пришелец спал. Возле него лежал издохший мул – морда в зеленой пене, глаза закатились. Никто не решался разбудить спящего. Новость мгновенно распространилась, и скоро Пласа де Армас была полна любопытных, которые, перешептываясь, толпились вокруг незнакомца и старались протиснуться поближе к нему. Некоторые влезли на перила павильона, другие глазели на чужеземца, взобравшись на пальмы. Это был молодой человек атлетического сложения, с квадратными плечами; лицо его обрамляла курчавая бородка, а из-под рубашки с оторванными пуговицами выглядывала мускулистая, волосатая грудь. Он спал с открытым ртом, слегка похрапывая; между пересохшими губами видны были зубы, похожие на клыки собаки, – большие, желтые, плотоядные. Его штаны, сапоги, вылинявшее пончо, даже шляпа были изорваны и покрыты грязью. Оружия при нем не было.