– Не только поэтому, – сказал Фусия. – Как и все мужчины, я люблю целеньких. Только эти собаки-язычники не дают им подрасти, все девочки, какие мне попадались, кроме одной шапры, были уже початые.
– Мне больно только одно – вспоминать, какой я была в Икитосе, – сказала Лалита. – Зубы белые, ровненькие, и ни единого пятнышка на лице.
– Что вы понапрасну растравляете себе сердце, – сказал Ньевес. – Почему хозяин не позволяет уамбисам околачиваться на этом краю? Потому что, когда вы проходите, все на вас пялят глаза.
– И вы с Пантачей тоже, – сказала Лалита. – Но это не значит, что я хорошенькая, просто я здесь единственная белая.
– Я всегда был вежлив с вами, – сказал Ньевес.—
Почему вы меня равняете с Пантачей?
– Ты лучше Пантачи, – сказала Лалита. – Поэтому я и пришла проведать тебя. Ну как, тебя уже не лихорадит?
– Помнишь, как-то раз ты приехал, а я не вышел к причалу встретить тебя? – сказал Фусия. – Помнишь, ты нашел меня в сарае для каучука? Это было в тот раз, старик.
– Помню, – сказал Акилино. – Казалось, ты спишь с открытыми глазами. Я думал, Пантача напоил тебя отваром.
– А помнишь, как я напился, благо ты привез анисовку? – сказал Фусия.
– И это помню, – сказал Акилино. – Ты хотел спалить хижины уамбисов. Ты просто осатанел, нам пришлось тебя связать.
– Все дело было в том, что я уже дней десять не мог спать с этой сукой, – сказал Фусия. – Пытался и не мог – ни с Лалитой, ни с чунчами. От этого можно было с ума сойти, старик. Я даже плакал, когда оставался один, хотел покончить с собой, места себе не находил – десять дней кряду пытался и не мог, Акилино.
– Не плачь, Фусия, – сказал Акилино. – Почему ты не сказал мне тогда, что с тобой творится? Может, тебя вылечили бы. Мы поехали бы в Багуа, и врач сделал бы тебе уколы.
– И ноги у меня одеревенели, старик, – сказал Фусия. – Я щипал их и ничего не чувствовал, спичками обжигал, а они как мертвые, старик.
– Хватит нагонять на себя тоску, Фусия, – сказал Акилино. – Пододвинься-ка к борту, посмотри, сколько летучих рыбок, этих, электрических. Обрати внимание, как они плывут за нами, что за искорки сверкают в воздухе и под водой.
– А потом по всему телу пошли волдыри, старик, – сказал Фусия, – и я уже не мог раздеться перед этой сукой. Приходилось притворяться и днем и ночью, и некому было рассказать про свою беду, Акилино.
Тут послышался робкий стук. Лалита встала, подошла к окну и, прижавшись лицом к металлической сетке, заговорила по-агварунски. Снаружи тихонько зарычали в ответ.
– Акилино захворал, – сказала Лалита, – бедняжку рвет, как только он что-нибудь съест. Пойду к нему. Если завтра они еще не вернутся, я приду приготовить тебе еду.
– Хоть бы не вернулись, – сказал Ньевес. – Мне не нужно, чтобы вы мне стряпали, только приходите повидать меня.
– Раз я говорю тебе «ты», ты тоже можешь говорить мне «ты», – сказала Лалита. – По крайней мере, когда никого нет.