– Это он от ночных дежурств не в духе, – сказал Обезьяна. – Не обращай внимания, сестрица.
– Разве можно так обращаться с женщинами, – сказал Хосефино, стараясь заглянуть в глаза Бонифации, которая, однако, смотрела не на него, а на Обезьяну. – Вот уж действительно полицейская шкура.
– А ты, уж конечно, умеешь обращаться с ними? – сказал Хосе, бросив взгляд на дверь, из-за которой доносился глухой протяжный храп.
– Ясное дело, – сказал Хосефино улыбаясь и пополз по циновке к Бонифации. – Если бы она была моей женой, я бы никогда не поднял на нее руку. Чтоб ударить, конечно, а не приласкать.
Теперь зверьки, робкие, испуганные, рассматривали выцветшие стены, стропила, синих мух, жужжащих у окна, золотистые пылинки, танцующие в столбиках света, прожилки половиц. Хосефино коснулся головой голых ног, они отступили, и братья Леон – ты человек-червяк, а он – нет, змей, который соблазнил Еву. – В Санта-Мария-де-Ньеве улицы не такие, как здесь, – сказала Бонифация. – Там они немощеные, и от дождей на них непролазная грязь. По ним на каблуках не пройдешь, сразу увязнешь.
– Что за грубость – боишься, что пол провалится, – сказал Хосефино. – Да и неправда это. У нее очень красивая походка, многие женщины хотели бы ходить, как она.
Братья Леон поочередно поглядывали на дверь. А у Бонифации опять задрожали руки, губы – спасибо на добром слове, но она знает, что он сказал это просто так, для красного словца, – и особенно голос – что он этого не думает. И она отступила еще на шаг. Хосефино подлез головой под стул, и голос его звучал приглушенно – он сказал это от всей души – тягучий, вкрадчивый, медовый, – и сказал бы еще много чего, если бы они были одни.
– Нас можешь не стесняться, непобедимый, – сказал Обезьяна. – Будь как дома и считай, что здесь только двое глухонемых. А если хочешь, мы пойдем прогуляться. Как вам будет угодно.
– Идите, идите, – пропел слащавый голос, – оставьте меня с Бонифацией, дайте мне немножко утешить ее.
Хосе кашлянул, встал и на цыпочках подошел к двери. Через минуту он, улыбаясь, вернулся на свое место – спит как сурок, видно, здорово устал. Любопытные зверьки неустанно обследовали консоли, ножки стульев, циновку, лежащую на полу рослую фигуру.
– Сестрица не любит комплиментов, – сказал Обезьяна. – Ты вогнал ее в краску, Хосефино.
Ты еще не знаешь пьюранцев, сестрица, – сказал Хосе. – Не подумай чего-нибудь худого. Уж такие мы люди, при женщинах не можем удержаться, чтобы не наплести с три короба, как будто нас тянут за язык.
– Послушай, Бонифация, – сказал Хосефино, – пошли их прогуляться.
– Если ты не перестанешь, она расскажет Литуме, и он полезет на стену, – сказал Обезьяна.
– Пусть рассказывает, – прозвучал мягкий, теплый голос, – мне все равно. Вы меня знаете, когда мне нравится женщина, я так ей и говорю, кто б она ни была.
– Тебе в голову ударила настойка, – сказал Хосе. – Говори тише.
– А Бонифация мне нравится, – сказал Хосефино. – И пусть она это знает.
Бонифация обхватила руками колени и подняла голову. Губы ее героически улыбались, а зверьки испуганно бегали.
– Уж больно ты прыток, братец! Прямо чемпион по стометровке.
– Брось валять дурака, – сказал Хосе. – Ты ее пугаешь.