Солнце, словно кровавый глаз, медленно тонуло за горизонтом, окрашивая небо в багровые тона. Время ультиматума истекало, и с каждой минутой напряжение в лагере гардарцев нарастало. Я стоял на вершине холма, вглядываясь в далекие стены Рима, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь камень и увидеть Милену.
В моей душе бушевала буря противоречивых чувств. Любовь к жене боролась с долгом перед своим народом, отеческая любовь к нерожденному ребенку — с жаждой мести Филиппу. И я ведь знал, что будет такой выбор и мог предполагать шантаж. Но все равно оказался не готов к этому.
На стене появился Филипп. Возле него стояла Милена с мешком на голове.
— Время вышло, Ларс, — сказал глава Триумвирата хриплым голосом, — что ты решил?
Ходот, с мрачным лицом и сжатыми кулаками, подошел ко мне. Я ему уже рассказал о предложении Филиппа.
Я молчал, не в силах вымолвить ни слова. Мое сердце разрывалось от боли. Я вскочил на Дастана и направился в сторону Рима, приказав сопровождающим остаться. На Агу пришлось нарычать, он не хотел отпускать меня одного.
— Я согласен, — прокричал я.
Из меня словно вынули стержень. Да, я согласен на предложение Понтифика. Это было спонтанное решение. Главное сейчас обезопасить Милену, а потом разберемся на что я согласился.
Филипп рассмеялся. Он взмахнул рукой и на голову Милены накинули петлю. Я словно завороженный застыл в бессилии. Я же согласился! Что происходит?
Девушку толкнули со стены. Ее тело билось в конвульсиях. Мой нечеловеческий рев огласил окрестности. Мое тело словно парализовало. Мир вокруг меня померк. Я видел только безжизненное тело Милены, раскачивающееся на фоне багрового заката. Время остановилось. Звуки исчезли. Осталась лишь пустота и леденящая душу боль.
Ходот, с искаженным от ярости лицом, ринулся ко мне, стащил с лошади, схватил меня за грудки и прорычал:
— Ты видел⁈ Видел, что он сделал⁈
Я, словно очнувшись от кошмара, оттолкнул Ходота. Во мне что-то надломилось. И, кажется, это было милосердие. Оно исчезло из моей системы координат.
— Он заплатит за это! — прохрипел я, чувствуя, как мой голос подобен рычанию зверя, — Он заплатит за всех!
В моих глазах пылал огонь неукротимой ярости. Боль потери превратилась в жажду мести, сметая все сомнения и колебания.
— Смерть! — закричал я, поднимая топоров-близнецов над головой, — Смерть Риму! Смерть Филиппу!
Мой крик подхватили тысячи голосов. Гардарцы, охваченные гневом и жаждой отмщения, с рёвом поддержали мой крик.
Осадные орудия, словно разъяренные монстры, метали камни и бревна в городские стены, разрушая башни и ворота. Гардарские и вятические воины, не щадя своих жизней, карабкались по стенам, сражаясь с защитниками Рима в рукопашной схватке. Начался штурм, жестокий и беспощадный.
Я, ведомый жаждой мести, сражался как берсерк. Мои топоры, словно молнии, срубали врагов, оставляя за собой кровавый след. Я не чувствовал боли, не видел ничего, кроме лица Филиппа, которого мечтал разорвать на куски.
Рим, веками неприступный, дрожал под натиском гардарцев. Кровь лилась рекой, заливая крепостную стену. Гардарцы, словно волна, сметали все на своем пути, стремясь насладиться местью.