Канонада продолжалась, шум был настолько оглушительным, что Ансон отдавал приказы жестами. Пушки галеона обстреливали «Центурион» зловредной смесью гвоздей, камней и свинцовых пуль и соединенными цепями кусками железа – изобретениями, «очень хорошо приспособленными для смерти и убийства»[696], как выразился преподаватель Паско Томас.
Паруса и ванты «Центуриона» рвались в клочья, а несколько пушечных ядер попали в корпус. Плотник и его команда спешили заделать пробоины деревянными пробками. Четырехкилограммовый чугунный снаряд обезглавил одного из людей Ансона, Томаса Ричмонда. Другой моряк был ранен в ногу, и, когда из его артерии хлынула кровь, товарищи отнесли его вниз на орлопдек, где его положили на операционный стол. Корабль содрогнулся от взрывов, доктор Аллен взялся за свои инструменты и без анестезии принялся отрезать мужчине ногу. Один военно-морской хирург описал, как сложно было работать в таких условиях: «В тот самый момент, когда я ампутировал конечность одному из наших раненых моряков, мне почти постоянно мешали остальные его товарищи, находившиеся почти в таких же удручающих обстоятельствах, одни пронзительно кричали, требуя, чтобы о них позаботились, а другие хватали меня за руки в искреннем желании получить помощь, даже когда я вводил иглу для скрепления лигатурой разделенных кровеносных сосудов»[697]. Пока Аллен работал, корабль непрерывно трясло от отдачи больших пушек. Врачу удалось отпилить ногу чуть выше колена и прижечь рану кипящей смолой, но вскоре пациент скончался.
Битва бушевала. Ансон понял, что орудийные порты противника очень узки, что затрудняет движение стволов. Он развернул корабль почти перпендикулярно галеону, тем самым лишив многие орудия противника возможности прицельного выстрела. Пушечные ядра «Ковадонги» проносились мимо «Центуриона» и падали в море, взметая брызги. Орудийные порты «Центуриона» были шире, и расчеты Ансона ганшпугами и ломами направляли пушки прямо на галеон. Коммодор дал сигнал стрелять самыми тяжелыми – одиннадцатикилограммовыми – ядрами по корпусу противника. Одновременно некоторые из людей Ансона по цепочке обстреляли паруса и такелаж «Ковадонги», парализовав подвижность корабля. Галеон содрогался под безжалостным шквалом металлического града. Снайперы Ансона с реев уничтожили противников на такелаже противника и расстреливали одного испанца за другим на палубе.
Монтеро призывал своих людей сражаться за своего короля и страну, крича, что жизнь без чести бессмысленна. Мушкетная пуля отскочила от его груди. Он был контужен, но оставался на квартердеке, пока осколок не поразил его ногу, после чего его отвели вниз к другим раненым. Командовать он оставил сержант-майора, которому тут же прострелили бедро. Командир находившихся на борту солдат попытался сплотить экипаж, но ему оторвало ногу. Как заметил преподаватель Томас, испанцы, «напуганные тем, что каждое мгновение перед ними падало замертво множество людей… начали выбегать из своих отсеков и кучами падать в люки»[698].
После полутора часов неослабевающего огня галеон застыл неподвижно, его мачты треснули, паруса были разорваны в клочья, а корпус испещрен дырами. Прослывший непобедимым корабль оказался смертным. На его палубе среди разбросанных тел и клубов дыма британцы увидели человека, который, пошатываясь, направлялся к грот-мачте с разорванным в клочья испанским флагом. Ансон подал знак прекратить огонь, и мир на мгновение погрузился в тишину. Изможденный боем британский коммодор и его люди с облегчением наблюдали, как человек на галеоне принялся спускать лохмотья, бывшие флагом. Испанцы капитулировали.
Монтеро, который все еще находился внизу и не знал о том, что происходит на палубе, приказал офицеру быстро взорвать пороховой погреб и потопить корабль. Офицер ответил: «Уже слишком поздно»[699].
Ансон отправил лейтенанта Сумареса с отрядом, чтобы завладеть галеоном. Когда Сумарес ступил на борт «Ковадонги», он содрогнулся, увидев ее палубы, «беспорядочно покрытые телами, внутренностями и оторванными конечностями»[700]. Один из людей Ансона признался, что война ужасна для любого человека с «гуманным характером»[701]. Британцы потеряли всего троих человек, испанцы же – около семидесяти убитыми и более восьмидесяти ранеными. Ансон послал своего хирурга, чтобы помочь в лечении их раненых, в том числе Монтеро.
Сумарес и его спутники взяли под охрану испанцев, заверив их, что с ними будут обращаться хорошо, поскольку те сражались с честью, а потом британцы, взяв фонари, спустились в дымный трюм галеона. После боя мешки с припасами, деревянные сундуки и другие емкости были в беспорядке разбросаны, сквозь пробоины сочилась вода.
Моряки открыли мешок, но увидели только сыр. Однако после того как кто-то сунул руку поглубже в мягкую жирную субстанцию, он нащупал нечто твердое. Отряд осмотрел большую фарфоровую вазу – она была наполнена золотым песком. Другие мешки были набиты серебряными монетами, десятками, нет, сотнями тысяч! А сундуки были полны серебра – утварью и просто чистым серебром. Отряд находил все больше богатств. Драгоценности и деньги были спрятаны под половицами и в двойном дне рундуков. Награбленное Испанией колониальное добро теперь принадлежало Британии. Это был самый впечатляющий трофей, когда-либо захваченный британским флотоводцем, – в пересчете на сегодняшние цены британцам досталось порядка восьмидесяти миллионов долларов. Воистину, Ансон и его люди захватили трофей всех морей.
Год спустя, 15 июня 1744 года, Ансон и команда, изъяв сокровища и обогнув земной шар на «Центурионе», наконец вернулись домой. Другие британские военные наступательные операции во время Войны за ухо Дженкинса по большей части завершились ужасными неудачами, и конфликт зашел в тупик[702]. Даже захват галеона не мог этого изменить. Впрочем, газеты пестрели заголовками: «ТРИУМФ ВЕЛИКОБРИТАНИИ»[703]. В Лондоне Ансона и его людей встречали ликующие толпы. Офицеры и матросы возглавили процессию, неся чаши, наполненные серебром и золотом. Захваченные сокровища перевозили в тридцати двух хорошо охраняемых фургонах. Каждому моряку достались «призовые»[704]: около трехсот фунтов, что равнялось двадцатилетнему жалованью. Ансона, вскоре произведенного в контр-адмиралы, наградили примерно девяноста тысячами фунтов стерлингов – что сегодня эквивалентно двадцати миллионам долларов.
Когда оркестр заиграл на валторнах, трубах и литаврах, матросы прошли маршем по Фулемскому мосту и по городским улицам, мимо Пикадилли и Сент-Джеймс. На улице Пэлл-Мэлл Ансон стоял рядом с принцем и принцессой Уэльскими, вглядываясь в обезумевшую толпу – представление, которое один наблюдатель сравнил с гладиаторскими боями. Историк Н. А. М. Роджер заметил: «Именно сокровища галеона, триумфально пронесенные по улицам Лондона, кое-что сделали для восстановления подорванного самоуважения нации»[705]. Позже написали морскую балладу[706], где были такие строки:
Среди всей этой шумихи скандальная история с «Вейджером», казалось, благополучно канула в Лету. Однако почти два года спустя, мартовским днем 1746 года, в Дувр прибыла лодка, на борту которой находился худощавый суровый мужчина с пронзительным взглядом. Это был давно пропавший капитан Дэвид Чип, а сопровождали его лейтенант морской пехоты Томас Гамильтон и гардемарин Джон Байрон.
Глава двадцать третья
Щелкоперы с Граб-стрит
Пять с половиной лет. Именно столько времени трое мужчин отсутствовали в Британии. Их объявили умершими, их оплакали, и вот они здесь – словно три воскресших Лазаря.
Эти трое заговорили. У них была собственная версия событий. Через несколько дней после неудавшейся попытки покинуть остров Вейджер к побережью подошла небольшая группа патагонских туземцев на двух каноэ. В то время Чип, Байрон и Гамильтон оказались на мели вместе с десятью другими потерпевшими кораблекрушение, включая гардемарина Кэмпбелла и хирурга Эллиота. К ним подошел патагонец и обратился на испанском, который Эллиот понимал. Он сказал, что его зовут Мартин и он из племени мореплавателей, известного как чоно. Они жили севернее, чем приходившие ранее кавескары. Мартин сообщил, что он был на острове Чилоэ, где находилось ближайшее испанское поселение. Потерпевшие кораблекрушение взмолились о помощи: они предлагали барку в обмен на возможность попасть на Чилоэ.
Мартин согласился, и 6 марта 1742 года они вместе с еще одним чоно отправились в путь, держась побережья и идя на веслах на север. Вскоре после этого, пока многие из группы искали на берегу еду, шестеро потерпевших кораблекрушение скрылись вместе с баркой, и о них больше ничего не было слышно. «Что, кроме трусости, могло спровоцировать злодеев на такой гнусный поступок, я сказать не могу»[708], – вспоминал Чип в своем отчете. Однако гардемарин Кэмпбелл слышал, как дезертиры шептались о желании освободиться от своего одержимого капитана.
Чоно продолжал вести группу через Гольфо-де-Пеньяс к острову Чилоэ. Без барки они продолжили путь на каноэ чоно, периодически останавливаясь, чтобы собрать на берегу еду. Во время путешествия один потерпевший кораблекрушение умер, осталось всего «пятеро бедолаг»[709]: Чип, Байрон, Кэмпбелл, Гамильтон и Эллиот.
Байрон всегда думал, что Эллиот переживет их всех, но этот некогда неукротимый человек с каждым днем становился все слабее и наконец лег на бесплодном прибрежном пляже. Его тело усохло, а голос угас. Он нащупал единственную свою ценную вещь – карманные часы – и отдал их Кэмпбеллу. Затем, как отметил Кэмпбелл, Эллиот «ушел из этой жалкой жизни»[710]. Байрон, сетуя на то, что они «вырыли для него ямку в песке»[711], казалось, тяготился неисповедимостью их судеб. Почему погибло так много его товарищей и почему должен жить он?
Пока четверо потерпевших кораблекрушение продолжали путь через залив, они следовали советам своих проводников-чоно о том, когда грести, а когда – отдыхать, как найти моллюсков. Тем не менее рассказы потерпевших выдавали присущий им расизм. Байрон обычно называл патагонцев «дикарями», а Кэмпбелл жаловался: «Мы не находим ни малейшего изъяна в их поведении, они считают себя нашими хозяевами, а мы считаем себя обязанными подчиняться им во всем»[712]. Однако чувство превосходства с каждым днем подвергалось все более радикальному пересмотру. Когда Байрон сорвал несколько ягод, собираясь их съесть, один из чоно выхватил их у него из рук, показывая, что они ядовиты. «Таким образом, эти люди, скорее всего, спасли мне жизнь»[713], – писал Байрон.