— А я парня одного знала, — говорит Читосе, все еще хмурясь, — его девушка настолько за человека не считала, что других приводила домой, при нем же. Она его потом бросила. Не знаю, что с ним стало.
— И ведь обычно человек, пусть даже самый тихий и робкий, все равно, отстаивает свои границы. Просто, если ты не отстаиваешь свои границы яростно, со всей силой первобытного инстинкта, то тебя могут и не воспринимать всерьез. Думаю, что девочка из твоего примера, Майко, не стояла и улыбалась, когда ее раздевали. Она хваталась за одежду, мотала головой и говорила «нет», но это было неубедительно для них. Вот если бы она начала кричать, кусаться, царапаться, вытащила кому-нибудь глаз, громко позвала на помощь — они могли бы отступить. А тихое — «не надо пожалуйста» — их только возбуждает, потому что они не воспринимают это как отказ, а только как кокетство. Точно так же и парень из твоего примера, Читосе.
— И какие же тут ты проводишь аналогии? — не выдерживает молчавшая до этого момента Акира. — Что ты и Джиро — отстаиваете свои границы?
— Все отстаивают. Но в разной степени. Что же до ситуации… наша группа и гокудо изначально были в неравной позиции, изначально все козыри были на руках у Джиро, с его деньгами, его связями и возможностями. И он, с самого начала, относился к нам как к своему инструменту. Который можно и убрать, если уже не будет нужен. В чем отличие между инструментом и человеком? — спрашиваю я.
— В том, что инструмент не имеет индивидуальности? — пытается ответить Майко.
— Как раз индивидуальность у инструмента может быть. Вот смотри — лучший инструмент. Уникальный инструмент. Инструмент, которого нет ни у кого, только у тебя. Все это — индивидуальные характеристики именно этого инструмента. Только этого инструмента.
— Инструмент можно убрать в коробку. — замечает Читосе: — а человека… хотя тоже можно… но только один раз.
— С инструментом нет нужды выстраивать отношения. — говорит Акира.
— Именно. — киваю я. — Если у тебя есть инструмент, тебе все равно, что он о тебе думает и думает ли вообще. Это — предмет. Он может пригодиться и, пока он удобен, его держат под рукой. Нет нужды относиться к нему как-то иначе, похвалить за проделанную работу, поощрить деньгами, хлопком по плечу, отпуском или просто добрым словом. Ну, а уж если это — действительно уникальный инструмент, который был нужен для уникальной работы, что с ним произойдёт, как только работа будет выполнена?
— Его уберут в коробку. — говорит Читосе, собрав один из своих пистолетов и проверив его на наличие патрона в патроннике.
— В лучшем случае — забудут о нем. Однако если есть шанс, что инструмент может в дальнейшем … сломаться и причинить вред…
— Его уничтожат. — говорит Майко. Она сегодня непривычно серьезная и тихая.
— Поэтому мы не должны восприниматься как инструменты. Никем и никогда. Старик Джиро заигрался в свои шахматы и ему все кажутся фигурами на доске. До тех пор, пока мы не стали отстаивать свои интересы, мы так и были для него лишь пешками. Ну хорошо, может быть, мы конкретно были ладьей, но разница невелика. Фигурой ты можешь пожертвовать без раздумий.
— Мы пока и не игроки… — начала было Акира, но я перебиваю ее:
— Нет! Мы уже игроки. В игре Джиро-сама фигура от игрока отличается не силой — есть фигуры сильнее игрока, наша команда пример. Игрок от фигуры отличается тем, что у него есть свои интересы, которые он преследует, и свои границы, которые он отстаивает. Так что, тут возникает некий парадокс, Акира. Ты знаешь, что старик испытывает к тебе некоторые чувства?
— Что за чушь! Я никогда…
— Да не эти, господи ты боже мой! Ты к нему относишься как…
— Как к папаше! — говорит Майко с места.
— Именно. И он относиться к тебе как к дочери. Думаю, что ему тоже было больно внутри, когда ты себе мизинец резала.
— Но если ты понимаешь это, тогда зачем?! — Акира недоумевает.