В его глазах – такое разочарование моими умственными способностями, что я и сам понимаю ответ, за мгновение до того, как он, всхлипнув, произносит:
– Пришли на кладбище.
Я обвожу взглядом выжженные дома. На одиннадцать часов – дорога, откуда мы пришли, это окраина города, домов немного. Как и у меня за спиной: позади линии домов виднеется лес. А вот на два часа, вправо, город простирается насколько хватает зрения. Вдалеке виднеются более высокие здания – асимметричные, разрушенные. Вряд ли столь крепкие стены развалились от огня, скорее бомбардировка.
– Отсюда нельзя уйти? Никогда?
Мальчишка обречённо качает головой.
Ну, приехали.
– А что здесь едят люди? Мёртвые?
– Живые приносят еду. Оставляют на мёртвой земле.
– Ваши люди не видели, что мы были здесь. Вы можете вернуться домой. Скажешь папе и маме, что вы просто гуляли. Не надо говорить, что вы были на кладбище.
– Врать нельзя.
Какой замечательно честный ребёнок. Вот только в данной ситуации это совершенно не к месту.
Спрашиваю без особой надежды:
– Если мёртвый придёт в ваше поселение, что с ним будет?
Вот тут мальчишка оживляется и выдаёт громко, без запинки – как на уроке:
– Если видишь мёртвого, нужно громко кричать и бросать в него камни.
Доволен собой – молодец, запомнил правило. Однако смысл этого правила совсем не такой, какой мне сейчас хотелось бы услышать.
Чтобы сказать хоть что-нибудь, я бормочу:
– Любят у вас камни…
Он продолжает тем же тоном «на уроке»:
– Мёртвые – это болезнь. Нельзя подходить ближе, чем на две руки. Нельзя трогать. Книга говорит: «Пусть мёртвые хоронят мёртвых. Я выбрал живых, чтобы жить вечно».