От неожиданности я не придумал ничего умнее, чем ляпнуть: «Для сослуживца». Она как-то так посмотрела на меня и сказала: «А, понятно». И что ей там понятно? Подумаешь, ну для сослуживца, ну и что? Да и вообще, к чёрту. Бесит.
Всё бесит. Особенно болтовня с коллегами: все такие весёлые, как назло, шутки шутят, а я должен улыбаться в ответ. У меня ведь нет уважительного повода ходить с кислой миной. Не могу даже намекнуть кому-либо, насколько мне паршиво.
В Данбург больше не ездил, что тоже лежит камнем на совести. Лишил мальчишку семьи, а теперь не появляюсь. Но я не знаю, как теперь смотреть ему в глаза. Как объяснить, что «так вышло»? В общем, я малодушно отсиживаюсь в окопе и надеюсь, что ситуация улучшится без моего участия.
***
Время идёт, и ничего не меняется. То есть часть фиксаторов уже сняли, но что толку, если Ру всё так же лежит без сознания?
Два дня назад Норнберг сказал, что больше они ничего сделать не могут. Мозг – это вам не ноги, очевидно, при настолько масштабных повреждениях он всё же восстановиться не смог. Точнее, он-то регенерировал, вот только непонятно, что из этого вышло. Если судить по тому, что Ру всё ещё в отключке, – ничего хорошего. И ещё Норнберг сказал, что двадцать первого апреля заканчивается обязательный период использования аппаратуры для поддержания жизнедеятельности, а если вдруг я захочу оплатить дополнительное время, то это выйдет очень недешево. Я ответил, что подумаю.
Хотя на самом деле ничего я не думаю. Как можно о таком думать? Так что я просто тяну время, надеясь непонятно на что.
***
Теперь уже я держу его руку постоянно – без посторонних, естественно. Нужно успеть… Не знаю даже, как это назвать. Запомнить его? Прежде чем вынут оставшиеся трубки и в тишине, уже без писка аппаратуры, увезут Ру в крематорий.
Нет, Норнберг говорил, что теоретически его мозг сможет поддерживать биологический уровень существования. Это выяснится, когда отключат аппараты. Но это, может, даже хуже смерти. Куда я его дену в таком состоянии? Снять жильё будет проблематично. Ещё и сиделку оплачивать. А главное – неделями и месяцами безрезультатно надеяться, что он очнётся. Нет, если уж Ру не придёт в себя, то пусть лучше умрёт сразу.
Взял пару дней отгула, чтобы провести с ним хотя бы остаток времени. Взял бы и больше – мне-то сейчас похуй на всё, даже на очередную боевую операцию, – но свободного командира на замену не нашлось. Вылет завтра, минимум на неделю, но это если безумно повезёт. Скорее, две. К тому моменту срок использования аппаратуры закончится.
Поэтому сегодня я пришёл с утра пораньше и сижу тут целый день. Периодически кто-то из персонала заходит в палату, что-то делает, а я продолжаю читать как ни в чём не бывало. Только уборщица попросила подвинуть стул, а прочие ничего не сказали. Вот и хорошо, а то в последнее время нервы ни к чёрту.
К вечеру решил всё же сходить в холл к автомату, взять воды и печенья. А там сплошные фисташки, блядь! Они что, не понимают, что генномодифицированным гражданам в моём лице невозможно разгрызть это дерьмо, не раскрошив зубами в труху?! Еле сдержался, чтобы не ёбнуть по автомату.
Вернулся в палату, поел воды, посмотрел на закат за окном.
Сейчас на улице окончательно стемнело, за стёклами чернота, а здесь, внутри, включились мертвенно-белые лампы. В коридорах тишина: и вечерние процедуры, и время посещений закончены. Так что я придвигаю стул ближе к койке и понижаю голос. Вот когда придут сюда, скажут, что время вышло, тогда и… А сам не уйду.
То и дело от страницы краем глаза кошусь на его лицо. Глажу пальцы. Прислушиваюсь к шипению трубок, стараясь уловить звук дыхания.
– «Толстые пальцы Гутмана быстро расправились со шпагатом, бумагой и стружкой, и вскоре он уже держал в руках черную птицу. – Ага, – сказал он хрипло, – семнадцать лет я охотился за тобой. – В его глазах стояли слезы. Кэйро облизал красные губы и сжал руки. Девушка закусила нижнюю губу. Она, Кэйро, Гутман, Спейд и мальчишка – все дышали тяжело. Воздух в комнате был холодный, спертый, прокуренный».
Указательный палец Ру в моей руке чуть вздрагивает. И моё сердце вздрагивает в ответ.
Вскидываю взгляд на его лицо.
Ничего.