Не знаю, ему я лгал или себе, когда ответил:
– Сейчас она должна уже быть в Испании. Будь спокоен.
Его лицо осветилось.
– Уф, – сказал он. – По крайней мере, одной заботой меньше.
Я ушел, и мы до конца остались верны нашему детству: мы не пожали друг другу руки.
На следующий день Суба принес мне томик Гейне и медальон с портретом Лилы. Остальное они передали полиции, объяснив, что младший Маэ наткнулся на тело в овраге у так называемого Старого источника, собирая ландыши.
Глава XLIII
Тот же Суба вскоре передал мне известия о дяде. В воскресенье он пришел ко мне, одетый, как он сам говорил, неосторожно: он мечтал о форме, настоящей французской форме, и чтобы носить ее, не скрываясь. Он был офицером запаса, о чем все время нам напоминал, впрочем не уточняя звания, – вероятно надеясь получить в будущем погоны по своему вкусу. В сапогах, берете, бриджах и гимнастерке хаки, толстый, с хмурым, как обычно, лицом – на нем как бы навсегда застыла ярость, которую он испытал при капитуляции, – Суба тяжело сел на табуретку и без всякой подготовки ворчливо объявил:
– Он в Бухенвальде.
В то время я мало что знал о лагерях смерти. В моем уме слово “депортация” еще не имело всего своего ужасного значения. Но я думал, что дядя спокойно живет в Севеннах, и был так потрясен, что, взглянув на меня, Суба встал и сунул мне в руки стакан и бутылку кальвадоса:
– Ну, приди в себя.
– Но что он сделал?
– История с евреями, – хмуро проворчал Суба. – С еврейскими детьми, как я понял. Кажется, в Севеннах есть целый поселок, который посвятил себя этому. Не помню названия. Гугенотский поселок. В свое время они сами натерпелись преследований, так что они все за это взялись, и как мне сказали, и сейчас продолжают. Само собой, раз речь идет о детях, еврейских или нееврейских, Амбруаз Флёри сразу влез туда с головой, со своими воздушными змеями, и все такое.
– Все такое.
– Да, все такое.
Он покрутил у виска пальцем:
– Ну, мы все сейчас немного того. Надо быть безумцем, чтобы рисковать своей жизнью ради других, потому что, когда Франция будет свободна, нас уже может не быть, и мы ее не увидим. Только у меня это не в голове… – Он потрогал свой живот. – У меня это в кишках. Так что я не могу иначе. Если бы у меня это было в голове, я бы устроился как Дюпра. В общем, его отправили в концлагерь. Он им попался между Лионом и швейцарской границей.
– Вместе с детьми?
– Про это я ни черта не знаю. Я договорился с одним человеком оттуда, он тебе расскажет подробности. Вставай, поехали.
Я ехал за ним на своем велосипеде, хлюпая носом. Слезы всегда найдут себе выход, бессмысленно пытаться их сдерживать.