Воздушные змеи

В “Нормандце” в Кло он познакомил меня с месье Терье, который нас ждал. Тот сообщил мне, что бежал из лагеря во время бомбардировки, надев форму убитого немецкого солдата, благодаря тому что “знал в совершенстве язык Гёте, который преподавал в лицее Генриха Четвертого”. Описав то, что он довольно странно называл “лагерной жизнью”, он сказал, что среди худших испытаний дядя никогда не поддавался отчаянию.

– Правда, сначала ему повезло…

– Как повезло, месье? – воскликнул я.

Месье Терье объяснил, в чем заключалось дядино везение. Оказалось, что один из охранников год стоял с оккупационными войсками в районе Клери и вспомнил о воздушных змеях Амбруаза Флёри, которыми немцы восхищались и часто покупали, чтобы посылать своим семьям. Начальнику лагеря пришла мысль использовать талант заключенного, и он снабдил его необходимыми материалами. Дяде приказали начать работу. Сначала эсэсовцы забирали змеев и дарили своим детям и детям знакомых, потом решили торговать змеями. Дядя получил целую группу помощников. Так над лагерем позора стали взлетать в воздух разноцветные воздушные змеи – символ несгибаемой веры и надежды Амбруаза Флёри. Месье Терье сказал, что дядя работал по памяти, но что ему удалось придать некоторым из своих произведений черты Рабле и Монтеня – ведь он столько раз делал их раньше! Но самый большой спрос был на змеев, имеющих наивную форму картинок из детских книжек, и нацисты даже притащили дяде целую коллекцию сказок и книг для детей, чтобы помочь его воображению.

– Мы очень любили старика Амбруаза, – говорил месье Терье. – Конечно, он был немного чудаковат, чтобы не сказать – немного сумасшедший, иначе он не мог бы – в его‐то возрасте, голодный, как все мы! – делать свои штуковины такими яркими, пестрыми, забавными и веселыми. Этот человек не умел отчаиваться, и те из нас, кто ждал смерти как избавления, чувствовали себя униженными перед такой душевной силой – он как бы бросал им вызов. Наверно, у меня всегда будет стоять перед глазами этот неукротимый человек в полосатых лохмотьях узника, в компании нескольких полутрупов, которые не умирали только благодаря чему‐то, чего нельзя объяснить словами, запускающий в небо “Корабль” с двадцатью белыми парусами, трепетавшими над печами крематориев, над головой у наших палачей. Иногда какой‐нибудь змей вырывался и улетал, а мы с надеждой провожали его глазами. За эти месяцы ваш дядя сделал не меньше трех сотен воздушных змеев, черпая сюжеты, как я уже говорил, из детских сказок, которые дал ему начальник лагеря, из самых популярных сказок. А потом дело приняло дурной оборот. Может, вы еще не знаете об этой истории с абажурами из человеческой кожи. Еще услышите. Короче говоря, эта тварь Ильза Кох, надзирательница женского лагеря, заставляла делать для нее абажуры из кожи умерших заключенных. Нет, не делайте такое лицо: это ничего не доказывает. И никогда ничего не докажет, сколько бы ни было улик. Достаточно какого‐нибудь Жана Мулена или Оноре д’Эстьена д’Орва[31], и защита получит право слова. Итак, Ильзе Кох пришла в голову мысль: она приказала Амбруазу Флёри сделать ей воздушного змея из человеческой кожи. Именно так. Она нашла кожу с красивой татуировкой. Разумеется, Амбруаз Флёри отказался. Ильза Кох пристально посмотрела на него и сказала: “Denke doch. Подумай”. Она удалилась со своим знаменитым хлыстом, а ваш дядя провожал ее глазами. Думаю, тварь поняла, что означают воздушные змеи, и решила сломить дух француза, который не умеет отчаиваться. Всю ночь мы пытались уговорить Амбруаза: одной кожей больше или меньше, уже не имело значения. И во всяком случае, в этой коже уже никого не было. Но ничего не вышло. “Я не могу сделать с ними такое”, – повторял он. Он не объяснил нам, с кем именно он не может “сделать такое”, но мы хорошо его понимали. Не знаю, что для него значили его воздушные змеи. Наверное, какую‐то непобедимую надежду.

Месье Терье замолчал в некотором затруднении. Суба резко встал и заговорил у прилавка с хозяином. Я понял:

– Они его убили.

– О нет, нет, могу вас успокоить на этот счет, – поспешил меня утешить месье Терье. – Они только перевели его в другой лагерь.

– Куда?

– В Польшу, в Освенцим.

Тогда я еще не знал, что Освенцим будет более известен во всем мире под немецким именем Аушвиц, как тому и следует быть.

Глава XLIV

Уже более двух месяцев Лила снова делит со мной мою подпольную жизнь. Я сплю так мало – специально, потому что состояние нервного истощения благоприятно для ее присутствия, – что могу вызывать ее почти каждую ночь.

“Ты меня предупредил как раз вовремя, Людо. К счастью, Георг нам достал документы. Я с родителями смогла укрыться в Испании, потом в Португалии…”

Два-три раза в неделю я захожу в муниципальную библиотеку в Клери, чтобы быть ближе к Лиле, и, склонившись над атласом, водя пальцем по карте, встречаюсь с нею в Эшториле или провинции Алгарвии, знаменитой своими пробковыми дубами.

“Тебе бы следовало приехать сюда, Людо. Это очень красивая страна”.

“Напиши мне. Ты со мной говоришь, успокаиваешь меня, но когда ты меня покидаешь, то не подаешь никаких признаков жизни. Ты хотя бы не делаешь глупостей?”

“Каких глупостей? Я сделала их так много!”

“Ты знаешь… Надо было выжить, спасти своих… – У нее делается строгий голос: – Вот видишь, ты все время об этом думаешь. В глубине души ты мне не простил…”

“Неправда. Если я не хочу, чтобы это повторилось, то потому…”