Он посмеялся:
– Надо полагать, «очевидным» это представляется только вам. Бедные лаборанты!
– Не смейте их жалеть! – вспылил я. – Жалкие тупицы, которые пришли в чистую науку со своими маленькими ссохшимися мозгами! Уверен, если вытащить их мозги из черепа, кто-нибудь примет их за косточки от персика!
Мой собеседник расхохотался. Смех исказил его красивое лицо и сделал почти безобразным. Любопытно, кстати, заметить: многие красивые лица дурнеют от улыбки – и наоборот, многие неказистые лица, расцветая улыбкой, делаются почти красивыми. Поистине, безгранична способность живых организмов к мимикрии.
– Ладно, – произнес он наконец, вытирая лицо ладонью. – Продолжим. Итак, вы боитесь темноты, потому что видите в темноте нечто, вас сильно пугающее.
– Создающее психологический дискомфорт – так будет вернее сказать, – поправил я. – Мне не по себе, вот и все.
– Настолько, что вы готовы ночевать на полу в книжной лавке, по соседству с незнакомцем, которого видите впервые? – прищурился Эден Фишер. – Вы, очевидно, полагаете, что раз я калека, то вам, здоровому мужчине, ничего не стоит со мной справиться?
Я смутился, и мое настроение не скрылось от проницательного взгляда моего собеседника. Глаза Фишера блеснули.
– Я был матросом на пассажирском судне, – спокойным тоном заговорил он. – Вас же интересует, почему я так выгляжу, не так ли? Да бросьте вы, это всех интересует… Ну так вот, рассказываю. Я был матросом и как-то раз по пьяни свалился за борт. К сожалению, это произошло в порту, поэтому меня и еще одного товарища размазало о причальную стенку. Товарищ мой погиб, а я сделался вот таким.
– Как же матрос стал хозяином книжной лавки? – полюбопытствовал я, решив, что его откровенность дает мне какое-то право на дальнейшие расспросы.
– А что вас смущает? – Теперь уже не только глаза, но и зубы Фишера блестели при свете лампы. Он нехорошо улыбался – почти скалился.
– Обычно матросы открывают кабачок и продают там пиво добрым людям, – пояснил я. – Видеть бывшего моряка в роли букиниста… немного странно.
– Мне и самому странно, – признал Фишер. – А случилось вот что. У нас ведь полно времени, не так ли? Я уже давно собирался рассказать эту историю кому-нибудь, да только слушателей не находилось.
Всем своим видом я показал, что Фишер наконец обрел желаемого слушателя, притом самого внимательного из возможных.
Он говорил задумчиво и на удивление спокойно, как будто читал по книге. Наверное, этот рассказ давно уже сложился в его голове.
– Когда я выбрался из больницы, мир для меня неузнаваемо изменился. Раньше я был довольно высоким, а сейчас смотрю на вещи как бы снизу да еще и немного сбоку, поэтому все мне кажется не таким, как раньше. Меня как будто забросило из одной вселенной в другую, сэр, и вы вряд ли можете такое понять. – Он сделал быстрый предупреждающий жест. – Не вздумайте меня жалеть! Я вполне доволен моей участью. Более того, в порту найдется немало нищих и бродяг, которые бы мне позавидовали, если бы знали все.
Итак, я вышел из больницы и какое-то время занимался тем, что пытался освоиться в новом для меня мире. Я заново привыкал к тому, как выглядят дома и заборы, и совершенно по-иному смотрел на людей. Вам это, конечно, трудно понять, однако с моего ракурса, сэр, они в большинстве своем выглядят отвратительными уродами. Конечно, они-то считают, что урод – я, а сами они вполне респектабельны и приятны глазу, но как раз в этом они сильно ошибаются. От меня ничего не скроется, ни одна мерзкая подробность их облика. Я вижу их ноздри с торчащими волосками, я вижу мешки под их глазами, вижу жилы на их шеях – все то, что они пытаются спрятать, облагородить и как-то приукрасить, с того места, откуда я на них смотрю, предстает в своем первозданном безобразии.
Не знаю, как долго я так бродил, день или неделю, всматриваясь в мир и привыкая к его новому безобразному обличью. Я был голоден, поэтому время утратило для меня значение. Поначалу, признаюсь, меня развлекало то, что я видел, потом вызывало недобрый смех, потом раздражало – да так сильно, что при виде очередного персонажа я начинал чесать себе руку и порой расчесывал ее до крови. И наконец я привык ко всему, что вижу, и перестал находить это интересным, пугающим или гадким. Это превратилось в обыденность. Мне стало все равно.
Разумеется, никаких дополнительных денег от капитана корабля я не получил. Причитающееся мне жалованье все ушло на больницу – капитан и без того оказался достаточно добр и оплатил мое лечение. Найти себе работу на судне я больше не мог – никто не нанял бы калеку. А ничем другим я заниматься не умел. Поэтому перспектива у меня была, прямо скажем, безрадостная: мне оставалось просто умереть с голоду. Я не особенно печалился по этому поводу, поскольку не оставлял на земле ничего такого, о чем стоило бы сожалеть.
Так что я улегся на мостовой и прикрыл глаза, приняв твердое решение более не двигаться с места.