– Дорогой мой мистер Мэтью Эдисон Чондлер, – в тон ему возразил я, – этого я и не отрицал.
Мы оба засмеялись, и я почувствовал глубокую внутреннюю близость с этим странным пожилым ученым.
– Смотрите, – сказал я и вынул из кармана листок, на котором была записана та самая фраза, что теперь постоянно звучала у меня в голове.
Он схватил листок, развернул его и впился взглядом в буквы.
Несколько минут он молча смотрел на них. Его губы не шевелились – он не решался повторять прочитанное даже про себя. Он просто впитывал в свое сознание слог за слогом, однако, будучи посторонним к этому происшествию человеком, несмотря на все свои познания в несуществующих языках, не в силах был услышать то, что вечно слышал я.
Наконец он поднял глаза.
– Произнесите это вслух, – сказал он.
– Вы не боитесь? – спросил я.
– Ученые всегда рискуют, хотя со стороны этого как будто не заметно, – ответил он. – Поверьте… – Он не стал продолжать, но я понял, что он имеет в виду.
И тогда я тихо произнес эту живущую в моем сознании фразу.
Впервые в жизни я заставил свои губы шевелиться, а свое горло напрягаться, выдавливая из себя эти невероятные звуки.
Я чувствовал, как тот, кто живет внутри меня, внезапно напрягся – он определенно не ожидал ничего подобного.
Когда я замолчал, мистер Чондлер глубоко задумался. Он опустил веки, прикусил губу и довольно долго безмолвствовал, покачивая головой. Потом внезапно его глаза сверкнули, и он произнес:
– Повторите.
Я повторил. На сей раз речь изливалась свободнее, я чувствовал себя гораздо более уверенно, и мой человеческий язык не испытывал боли, вынужденный странно изворачиваться и произносить эти инопланетные слова.
– Еще раз, – сказал мистер Чондлер.
Я повиновался.
Нас обоих охватило одинаковое чувство: какое-то странное, рискованное ликование, какое бывает, наверное, у молодых людей, впервые отправившихся туда, куда им родители запрещали ходить строго-настрого.
– Голос выше, выше, – сказал мистер Чондлер.