Она проглотила последний кусок, аккуратно промокнула губы салфеткой, откашлялась, глядя на скомканный бумажный комок на коленях, и ответила:
– Да, пожалуйста.
У них оставалась всего пара дней. Маркус посоветовал Рите найти настоящее оружие – что-то маленькое, что легко будет спрятать и быстро вытащить в нужный момент. Так она и сделала. Он не спрашивал, где и как она достала пистолет, она же лишь вскользь заметила, что Абу Шариф, водитель грузовика, шустрый парень. Тренировались они на окраине деревни, на участке земли, принадлежавшем его отцу, среди олив и темной пятнистой травы. Уж лучше тут, чем на другом, западном краю поселка, где пролегала единственная израильская дорога, по которой ездили вооруженные поселенцы. Здесь же было пустынно – сбор оливок уже закончился.
Они расставили на земле разные предметы в качестве мишеней. Маркус показал Рите, как вставлять обойму, ей же не терпелось начать стрелять.
– Пока не научишься заряжать, ни во что мы стрелять не будем, – терпеливо объяснял он. Она закатила глаза, он же расхохотался. – Ты прямо как наши новобранцы: еще со снаряжением не научились обращаться, а уже рвутся в снайперы.
Когда у нее стало получаться, он выстроил рядком жестяные банки и разрешил ей прицелиться.
– Будь внимательна, чтобы при отдаче не ударило в плечо.
Он перекинул ее косу на другую сторону, встал сзади и придержал ее локоть.
– Выровняй. Выровняй. Так, хорошо. Теперь огонь.
Через несколько часов, когда солнце поднялось высоко и застыло в полуденном небе над их головами, они сели обедать в тени оливы.
– Последние пару раз ты сбила все банки. В принципе, можно отодвинуть их подальше. Но не думаю, что тебе когда-нибудь придется стрелять с такого большого расстояния.
Рита задумчиво молчала. Маркусу нравилось, что она может при нем вот так притихнуть и над ними, словно облаком, клубится умиротворение. Она не стремилась просто поддержать разговор. Любила тишину. Как и он сам.
– Меня арестовали в 1989-м, – вдруг начала она. – Мне тогда было пятнадцать.
– За что?
Она моргнула и вскинула брови.
– За то… что бросала камни. За то, что хотела пойти в школу. За то, что была палестинкой. – Рита покачала головой. – За все и ни за что. Тогда шла интифада.
Маркусу стало стыдно, что он почти ничего об этом не знает. Бабá никогда не говорил о политике, не объяснял, почему орет, когда по телевизору показывают новости, и трясется, читая арабскую газету.
– Многие арестованные девушки в тюрьме… пострадали. Нас не только били. Было и кое-что похуже.
Он уже знал об этом, но теперь, когда она сама ему сказала… его передернуло. Жутко было думать, как кто-то берет силой это крошечное тело, заламывает тонкие руки.
– Меня продержали там восемь месяцев. Выпустили, когда мы начали голодовку.