– А у меня брат танкист! – совсем тихо, поджав в бессилии губу, произнес с досадой в голосе один из солдат.
– А у меня самоходчик! – ответил ему Егор почти в таком же тоне.
В его вещмешке хранилось последнее письмо от младшего брата, в котором он сообщал, что получил на заводе новенькую самоходную установку, в сборке которой принимал личное участие, и готовится к убытию с ней на полигон, где должно будет происходить формирование полка и боевое слаживание его подразделений. Для человека гражданского, какими являлись родители в тылу, последние фразы письма младшего сына не говорили совершенно ни о чем. А для опытного фронтовика сержанта Щукина строки из послания брата означали скорое убытие его на фронт, в действующую армию. Это сильно волновало Егора. Он много думал о судьбе всех членов своей семьи, переживал за будущее близкого человека, которому вот уже скоро предстояло окунуться в опасную работу, где он будет постоянно встречаться со смертью лицом к лицу. Он был готов хоть сейчас отдать жизнь за брата, не раздумывая. Но все складывалось, как обычно, не по его воле. А потому ему оставалось только надеяться на лучшее.
– А вот и те, что с сорок первого года, – прервал разведчик затянувшуюся паузу.
На поле, прямо возле железнодорожных путей, появилось несколько искореженных танков, выпускавшихся и стоявших на вооружении Красной Армии еще до начала войны. Кормой к вагону разместился «Т-26» без гусениц, с множеством пробоин от снарядов на башне, как будто по нему многократно прицельно, как по мишени, вели огонь. Чуть дальше стояли два БТ, один из которых, судя по следам на корпусе, сгорел полностью. За ними расположились бортом к борту искореженный бронеавтомобиль с пулеметной башней и «тридцатьчетверка» первых серий.
– Имел с такими дело, – протянул пожилой солдат, уже раскуривший свою «козью ножку». – Хорошо воевали, если экипаж обучен был. Броня отменная. Полевая артиллерия их не брала.
– А что же фрицы их себе не брали? – спросил его молодой солдат, один из тех двоих, что первыми начали смотреть за пределы вагона.
– Как не брали? Брали еще как! Кресты на башне рисовали и воевали на нашей технике, – пояснил пожилой, обдавая всех присутствующих махорочным дымом.
– Если запчасти находили, – вставил Егор и тут же, оценив глазом опытного разведчика внешний вид обсуждаемой «тридцатьчетверки», добавил: – Эту не взяли, потому что она в болоте простояла. Вытащить не смогли. Или не захотели. По башню в воде была. Весь корпус в изморози и на катках с гусеницами мерзлая зелень.
– Сразу видно, что наш сержант из разведчиков! – добавил, улыбнувшись, пожилой солдат.
– А еще я скажу, товарищи бойцы, что мы с вами в Польшу едем. А сейчас еще на нашей территории находимся. Армия под Варшавой стоит. А такую технику, что здесь собрали, в конце перрона, мы за пределами границы уже не увидим. В сорок первом году боев там не было, – произнес Егор и повернулся к солдатам, часть которых в удивлении раскрыл рты, поражаясь сообразительности старшего по вагону.
– Это точно! – согласился пожилой солдат. – Довоенные танки только здесь. Дальше все новые собирать для отправки в ремонт будут.
Миновав перрон с кладбищем боевой техники по соседству, поезд начал набирать скорость, словно подтверждал своими действиями слова Щукина. Через несколько часов он снова стал сбавлять ход и, наконец, остановился вдоль полуразрушенного здания вокзала, вокруг которого виднелось небольшое польское поселение с жилыми постройками, что несли на себе следы разрушения от недавних интенсивных боев в этих местах. Вдоль перрона стояло много солдат, сновали офицеры, вестовые и посыльные, подъезжали автомобили, многие из них с полевыми кухнями на прицепах. Все начинало говорить о прибытии поезда к месту назначения, куда он доставил огромное количество недавно завершивших лечение в госпиталях солдат.
– Выйти из вагонов! В две шеренги становись! – прокричал командным голосом высокий офицер в шинели, что стоял прямо перед распахнутым широким дверным проемом, за пределами которого расположился прибывший на фронт Щукин и его подчиненные.
– Выйти из вагона! Становись! – громко продублировал он команду офицера.
Солдаты засуетились на перроне. В течение минуты они, хватая на ходу и надевая на плечи вещмешки, толкая и подбадривая друг друга, создали два ряда ровного однообразного строя перед командовавшим всем процессом разгрузки воинским начальником. Перед каждым вагоном построились те, кто в нем только что был.
– Равняйсь! Смирно! – протянул звучный и низкий командный голос, от чего обе солдатские шеренги встрепенулись, а потом замерли.
– Наконец-то, – тихо прошептал один из бойцов в строю, соскучившийся по воинской дисциплине, особенно с ее фронтовой жесткостью и суровостью.
Следуя его желанию, по железнодорожному перрону прокатились слова приветствия прибывших, завершившиеся традиционным:
– Вольно!