Осколки грёз

Я отшатнулась от его безжалостных и жестоких слов, которые, как мне показалось, были адресованы не Энджел, а мне. Все это походило на действительность, а не игру.

Чарльз молча и внимательно наблюдал за нами, нервно грызя карандаш. Он хватался за каждое слово, чтобы рассмотреть в нем нужную интонацию и жесты, присутствующие в наших диалогах. Спустя еще несколько реплик он запрыгнул к нам на сцену.

– Уже довольно неплохо. Сейчас вы смогли придать хоть какие-то признаки жизни своим героям, – немного ободряюще произнес мужчина. – Мне только что позвонил генеральный директор, поэтому я отлучусь ненадолго. Попробуйте прогнать сами остальные сцены до моего прихода.

Он улыбнулся, похлопав нас по плечам, и тут же вышел за пределы творящегося искусства. Мы остались стоять в ступоре посреди сцены. Прожектора на потолке слегка приглушили свет, оставив акцент на двух действующих лицах.

– Так, мы остались одни.

– Вроде того.

Порой мне становилось очень неловко оставаться с ним наедине. Обычно мы встречались в больших компаниях или в пределах университета и редко оставались тет-а-тет.

– Следующее действие, когда Энджел приходит к Эсми в мастерскую, чтобы он нарисовал ее портрет. Мне кажется, что для создания большей атмосферы нам понадобится атрибутика. Я схожу за мольбертом. Сможешь пока расставить картины?

– Без проблем.

Когда все уже было готово и хаотично расставлено вокруг, мы заняли свои позиции. Джереми ходил из угла в угол, создавая видимость того, что рисует, в то время как мне оставалось неподвижно позировать.

– Я нахожу ваш метод общения с читателями через произведения весьма интересным, но мне кажется, что ваша заинтересованность в своих же романах неспроста. Я прав?

– Так и есть.

Вдруг Джереми подхватил один из табуретов и сел вплотную напротив меня. Его руки остановились на коленях, а глаза непрерывно смотрели в мои.

– Вы неотразимы, Энджел. Мне нравится эта искра внутри вас. Но я не могу писать, пока не пойму, в чем ваши секреты. Вам нужно открыться мне. Возможно, дело в прошлом, о котором вы вскользь упомянули. В конечном образе чего-то недостает.

Его выражение лица излучало непонимание. Он пытался прокрасться глубоко в мою душу, чтобы узнать все зарытые внутри тайны. В тот момент мне показалось, что эта пьеса была для Джереми лишь поводом, чтобы быть здесь со мной.

Я вздрогнула, выпрямилась во всех рост, но так же неуверенно ответила:

– Порой я и сама себя не понимаю.

– О чем вы так громко молчите? Я чувствую что-то сильное и разрушающее. Это любовь? Только она способна так проявляться.

Он был прав. Это действительно была любовь. Сильная. До безумия израненная, но все еще живая.

Джереми хотел, чтобы я открылась ему, рассказала свою историю через призму пьесы, самой Энджел. Неужели это было так заметно?