Живописный труп

– А почему ваш гражданский супруг не уничтожил ваш портрет, если он сжег даже общие с Жанной фотографии?

– Случайность. Оба портрета дочка нашла в чулане, среди хозяйственных вещей, свернутыми в рулончик. Как живопись не осыпалась! Я думаю, это дядя сохранил. – Она улыбнулась. – Знаете, он только выглядит суровым. В детстве во время каникул Жанна просила у него фонарик, чтобы читать под одеялом, и просила папе не говорить. Он так и не сказал.

Она сделала паузу. Платон Степанович отметил, что она говорит о брате своего бывшего мужа подчеркнуто вежливо, отстраненно, как бы боясь обнаружить искреннее отношение.

– Наверняка для Правдорубова его картины – способ скрыть настоящую деятельность. А на самом деле он, например, продает наркотики! Деньги на нее он не тратит. Это очень хорошо, что вы с ним поговорите. Вы мужчина умный, выдержанный, дальновидный.

Близорукому Смородине особенно понравился последний комплимент. Он лишний раз подумал о том, что добрые люди не понимают кровопийц, мысли не допускают, что те совершенно другие и устроены иначе. И иногда, к сожалению, слишком дорого за это платят. Еще одна мысль кружилась у него в голове назойливо, как комар. Комар, кстати, тоже кружил рядом. Вечерело.

«Да ну, бред, – сказал сам себе адвокат. – Такого не может быть. В XXI веке».

Эльвира стала чуть более откровенной.

– Никому не пожелаю оказаться вот так на улице, как я пятнадцать лет назад. У меня были некоторые сложности с законом. Наверное, все на моем месте говорят, что незаслуженные. По форме – за дело. А вот по сути… Вы не представляете, как я росла. Мать на меня так смотрела, как будто у нее дома не дочь появилась, а какая-то чужая неприятная тетка, которую она по закону обязана кормить. Отец был ведомый, во всем ее поддерживал, и в презрении ко мне тоже. Как это не совпадало с тем, что предлагается думать о семье.

Если бы Эльвира только знала, как часто слышал Смородина подобные истории. Дети, которые в крестьянской общине были орудиями производства, в индустриальном обществе по инерции рассматривались как необходимость. Но условия жизни менялись, и теперь это была расходная статья. Больше нельзя было пристраивать их к труду с пяти лет. Наоборот, нужно было вкладывать в них до двадцати. Из предмета первой необходимости дети превратились в атрибут роскоши, но не все это заметили. И, конечно, те, кто, как мать Эльвиры, рожали их, веруя в странную поговорку про лужайку, которую якобы дадут каждому, очень сильно разочаровывались. Хуже всего было и то, что для экономики услуг очень важным было душевное здоровье. Детей теперь рекомендовали не бить и даже не унижать, не сгружать на них недовольство собственной жизнью. С этим, по его наблюдениям, у многих были проблемы. Если на людях родители еще сдерживались, то, что происходило за закрытыми дверьми, Эльвира описала довольно-таки точно.

– Уже потом в детдоме кормили точно так же, я даже разницу с родительской семьей не почувствовала. Оскар, ассистент дядюшки, рос без отца. Так он, извините, тряпка. Да простят меня высшие силы, что я употребляю слово «тряпка», говоря о нем. Потому что даже у тряпки есть хоть какая-то внутренняя структура. А я была… потерянной. Потом влюбилась. Он мне казался таким сильным, надежным. Я все детство мечтала, что придет вот такой мужчина и меня заберет. До сих пор помню запах его кожаной куртки. Он меня отправил продавать наркотики в ночных клубах, это был его заработок. Он же меня, как выяснилось, и сдал, чтобы самому не сесть. Я уже под следствием была и все равно его любила. Это я сейчас понимаю, что, если бы не голод, я бы в его сторону и не посмотрела. У него ж на лице было написано, что он собой представляет. Хорошо, что Жанна никогда не узнает, каково это жить, когда тебя никто не защищает. Никому этого не пожелаю. Все вокруг жили бедно, но я видела семьи, где друг друга поддерживают. Где за окнами мир, а дома – дом. Вот так можно жить. А так как я – только выживать.

Это не была дозированная искренность дипломата. Эльвира просто описывала происходившее так, как чувствовала, не стремясь специально давить на жалость. Битая жизнью, но не сломленная. Смородина думал о том, что она по современным меркам молодая женщина. Ее образованные ровесницы иногда только начинали задумываться о том, нужна ли им вообще семья. Она была такой молодой. И при этом уставшей в душе.

– Как же мне защитить Жаника?

– Ну, защитить ее на сто процентов вы не сможете, это я вам говорю как адвокат. Можете только любить, чтобы она всегда знала, что у нее есть ваша поддержка. Это я говорю как отец.

– У нее здесь совсем нет друзей. Она дичится местных. Люди завидуют достатку, тому, что она училась в Англии. Поверьте, я прекрасно знаю, была по ту сторону баррикад. Вот сидят такие бабки, и каждая думает, чем бы удивить. Они и понимают, что врут, но продолжают врать. Это никакого отношения к моей дочери не имеет. Она не могла настроить самокат так, чтобы он слишком резко для него рванул с места. У нее бывает, конечно, такое, что она вообще не помнит, что происходило…

– В смысле?

Эльвира отмахнулась.

– Что об этом говорить? Мы с ней пьем сейчас вечерний сбор от нервов. Честно говоря, иногда я беспокоюсь за ее здоровье. Это Правдорубов ее довел. Мне Ягужинская сказала, что молодые люди сейчас при помощи какого-то НЛП сводят девушек с ума. Поговорите с ней, Раечка сказала, что вы необыкновенно умный.

Пацифист

Оскар гордился тем, что родился мужчиной. Он со школы привык, что учительницы ему потакают, вил веревки из поклонниц, желавших его, по выражению матери, «охомутать». Всегда хватало женщин, которые млели просто от того, что он был рядом. Их он считал хорошими людьми, а других по возможности избегал. Он считал правильным то, что удобно и приятно ему. Странные люди изредка беспокоили его вопросами «Проверяли ли вы факты?», «Что, если другим от ваших действий плохо?» и прочей сократической дрянью. Над такими людьми он даже не смеялся. Он не верил, что они действительно задаются этими вопросами.

Оскар с детства мечтал работать мужем. С благодарностью принимать подарки, быть тем, ради которого живут и достигают успеха. В принципе, он и был таким переходящим знаменем до тех пор, пока жизнь не заставила его выйти на службу. С одной стороны, Оскар ловко выполнял поручения, но одновременно он работал так, как будто делал одолжение.