Десять жизней Мариам

– Мистрис Изабелла написала про обстоятельства.

Шотландец подошел к колыбели и несколько мгновений стоял молча. А затем спросил:

– У тебя здоровья-то достанет, чтоб… за дитем приглядывать?

Я кивнула, говорить сил не нашлось.

– Когда его можно отнимать от груди?

– Месяцев через шесть… восемь. Можно и раньше, но…

– Не, делай как надо, лишь бы дитенок был здоров.

Маккалох наклонился над колыбелью и погладил щечку младенца большим корявым пальцем.

– Такей малышок… а имя-то есь у него?

По моим щекам покатились слезы.

– Нет. Нини умерла и… – Я покачала головой. Слова застряли у меня в горле, как рыбья кость.

Маккалох медленно кивнул и встал.

– Да. Не успев дать ему имя. Ужасно. А, ладно… – Он снова посмотрел на спящего ребенка и улыбнулся. – Будым звать яго Александром, пока Рассел не придумает чаго иного.

Словно откликаясь на свое новое имя, ребенок зашевелился, потянулся и открыл рот. Сначала ничего не вырвалось, кроме зевка, но затем раздался такой громкий крик, что Маккалох вздрогнул.

– Он еще ребенок, сэр, – я сжала губы, сдерживая улыбку. – Не укусит. По крайней мере, пока.

Шотландец смотрел на меня, а я – на него, позволив себе такое всего несколько раз за все время, что жила здесь. Я никогда не поднимала глаза. С тех самых пор, как ступила на эти берега, я усвоила один из первых уроков: нельзя смотреть в лицо белому человеку.

Передо мной стоял высокий мужчина, широкогрудый, подтянутый, несмотря на возраст: он лет на десять, а то и больше старше меня и уже давно немолод. Борода перец с солью, а местами просто седая, всегда коротко и аккуратно подстрижена. По словам Геркулеса, который приводил ее в порядок, шотландец в этом весьма требователен. Скулы высокие, а кожа скорее загорелая, чем розовая, хотя он родом из Шотландии, страны, как говорили, холмистой, где студено и часто идут дожди. Его глаза цвета темного меда скользили по мне, как осенний ливень, заставляя кожу холодеть. Я медленно выдохнула. Александр захныкал.

Глаза шотландца сверкнули, он повернулся и пошел к двери, но, прежде чем ее закрыть, отрезал:

– Глазей-ка лучше на мальца, женьчына.

Малец же, проголодавшись, уже плакал во весь голос. Перед у моего платья промок насквозь.